– А Питер?

– И Питер по-своему тоже. Но в Питере все немного по-другому.

– А, по-моему, везде все одно. Замкнутый круг.

– Это да.

Я затянулся напоследок и выкинул окурок в пепельницу, закрепленную на двери вагона.

– Меня Ильей зовут, – представился мой собеседник и протянул руку.

Я ответил рукопожатием и назвал свое имя.

– Будем знакомы, – произнес Илья, – пива хочешь?

– Не откажусь.

– Тогда я сейчас, – и он исчез в вагоне, предварительно отправив щелчком окурок в пепельницу.

Я снова повернулся к окну, мы проезжали какой-то поселок, в темноте слабо мерцали фонари, освещая контуры домов и сараев. На разбитой дороге блестели лужи, отражая огни проходящего поезда.

Хлопнула дверь за спиной, вернулся мой новый знакомый Илья. Я проводил взглядом исчезающий во тьме поселок, который мы только что проскочили, и повернулся к окну спиной.

– На, держи, – Илья протянул мне бутылку пива.

– Благодарю.

– Не за что. У меня еще много. – Он улыбнулся.

– Основательно собрался…

– Не то слово. Сам не понимаю, зачем столько взял. Словно околдовали меня… Да в натуре околдовали! Я в эти магазины когда захожу, всегда кучу всего ненужного покупаю. Лучше б их вообще не было, этих магазинов, а то после них – по карманам ветер.

– Ага.

– Ты кем работаешь?

– Менеджером по продажам. Так что понимаю, о чем ты, – я открыл подаренную бутылку пива зажигалкой.

– Понятно. Да, уж кому я тут буду про эту кухню рассказывать…

– Еще бы.

Илья достал сигарету.

– А я музыкант. – Он повертел сигарету в руках, не торопясь прикуривать.

– Нормально. На чем играешь?

– На всем. Духовые, ударные, гитара…

– Неплохо!.. – Я закурил. Крепко затянулся и выпустил густое облако дыма.

– Давай сыграю.

– На чем?

– Сейчас увидишь.

Илья убрал сигарету за ухо, порылся в карманах своей куртки и извлек на свет губную гармонику в деревянном футляре. Открыл футляр. Гармоника была длинная с двумя рядами духовых отверстий. Ее полированные поверхности приятно блестели в свете тамбурного светильника.

– Вдарим по блюзу? – спросил меня Илья и, не дожидаясь ответа, заиграл.

Тамбур заполнила тягучая мелодия далекой незнакомой страны, оживляя в сознании картины тростниковых зарослей по берегам большой реки, несущей свои воды с севера на юг. Это была музыка негров с плантаций и одиноких странников, путешествующих по стране в вагонах товарных поездов. И вместе с тем это была музыка родной мерзлоты, ссутулившихся в темноте деревень, прячущихся в перелесках погостов, музыка ветра и талой воды. Я курил и слушал эту фантасмагорическую мелодию, дышавшую иной жизнью, ловил ноздрями запах угля, которым пропах вагон и который неизменно ассоциировался с железной дорогой. Я был другим, человеком за пределами круга, по которому привык бегать изо дня в день, словно белка в колесе, и эта мелодия тоже была другой, из-за пределов круга, незнакомой и волнующей.

Илья играл, и время переставало существовать. Пространство сминалось и казалось чересчур миниатюрным, хилым и беспомощным под напором звука, льющегося из губной гармоники. Губная гармоника была медиатором, проводником в мир иных чувств и восприятия, она открывала такие бесконечные дали, которые невозможно было даже представить.

Когда Илья закончил играть, воздух вагона еще пульсировал отзвуками мелодии, резонировал томными нотами других миров. Этот блюз был прекрасен.

– Как тебе? – спросил он меня, убирая гармонику в карман и доставая сигарету из-за уха.

– Я потрясен.

– Серьезно?

– Абсолютно. Это было великолепно.

– Как скажешь. Это один из моих любимых блюзов.

– Давай, за тебя тогда, – я протянул свою бутылку к его, чтобы чокнуться.

– За блюз.

– И за блюз, – мы стукнулись бутылками, потом отхлебнули по глотку.

Илья закурил. Я только-только затушил сигарету, поэтому не стал составлять ему компанию. Глянул на часы: время давно перевалило за полночь, близился час ночи.

– Сам учился играть? – спросил я Илью.

– И сам и с репетиторами. – Илья затянулся. – Я ж консерваторию закончил. У меня оба родителя – музыканты, так что это семейное. Отец на виолончели играет, а мама на флейте.

– Тогда понятно.

– Ага. К блюзу отец приучил, с детства мне пластинки ставил, он в советское время их нелегально у фарцовщиков покупал.

– С младых ногтей, в общем, в блюзе…

– С них, именно.

Мы помолчали. Илья курил, я пил пиво. Несмотря на то, что за окном уже давно была ночь, спать не хотелось. Хотелось вот так просто стоять в тамбуре, пить пиво, курить сигареты и общаться.

На улице просвистел мимо встречный поезд, мы обернулись к окну. За стеклом мелькнули смазанные контуры спальных вагонов с приглушенным светом.

– Кто-то Питер покинул, а кто-то туда только едет, – задумчиво произнес Илья.

– Да.

– У тебя пиво не кончилось еще? – Илья посмотрел на мою бутылку.

– Почти.

– Вот и у меня. Пойду еще принесу из своего запаса.

– Смотри сам, как знаешь.

– Я-то знаю.

Он вновь исчез в вагоне, а я пошел в туалет. В этот поздний час туалет был свободен, желающих его посетить не наблюдалось. Я справил нужду и промокнул лицо водой из-под крана. Вытер руки носовым платком.

Вернулся в тамбур, Илья стоял у окна и курил. На полу рядом с ним стояло шесть бутылок пива. Видимо, те самые запасы, о которых говорил мой новый знакомый.

– Не много ли на двоих будет? – спросил я его.

– В самый раз. Ты спать собираешься?

– Пока нет.

– Ну, тем более.

Мы открыли еще по бутылке. Стукнулись зелеными стеклянными боками. Сделали по паре глотков, помолчали, смакуя пиво во рту. Илья докурил сигарету и потушил окурок в пепельнице.

– К Вишере подъезжаем, – сказал он после небольшой паузы.

– Часто ездишь?

– Да почти каждые выходные, то туда, то сюда. Сегодня вот в Тверь, потом в Смоленск собираюсь рвануть.

– Времени на все хватает?

– Не хватает, конечно. Но я не расстраиваюсь, с моим громадьем планов все успеть – жизни не хватит. Так что от всего по чуть-чуть стараюсь урвать.

– Понятно.