— Думаю, они больше не заявятся сюда.

— Кто? — не понял Власов. Слишком уж занят был своими размышлениями.

— Ну те, из гестапо.

— Почему вы так считаете?

— Не могут же их аресты продолжаться вечно. И так уже арестованы сотни, если не тысячи офицеров.

— Мне бы не хотелось вмешиваться в ваши сугубо германские дела, в которых все еще довольно плоховато смыслю.

Хейди подошла к окну и провела пальцем по запотевшему стеклу. Вряд ли она собиралась проверять таким образом его чистоту: что-что, а чистота в санатории поддерживалась идеальная, даже по германским представлениям. В этом жесте ее было что-то по-детски капризное.

— У меня в Берлине брат, — с трудом проглотила она накатившийся комок волнения. — Вы... разве не знали об этом?

— Нет, — соврал генерал. Хотя слышал о нем от Штрик-Штрикфельдта. — Подозреваете, что его тоже могут ждать неприятности?

— Уверена, что нет, — поспешно ответила Хейди и повернулась лицом к Власову. — Это совершенно исключается. По множеству причин. И прежде всего потому, что я никогда не простила бы ему участия в заговоре. Никогда.

— Понимаю, истинная приверженка фюрера. — Власов машинально взглянул на дверь, приблизился к женщине, однако обнять ее почему-то так и не решился.

— Нам ничто не должно мешать сейчас. Ничто не должно отвлекать от главной цели.

— «Нам»?

— Да, мне и вам. Почему вы переспросили, Андрэ? Считаете, что не имею права говорить о нас двоих? Только каждый сам по себе?

— Ну почему же...

— Вы слишком неуверенно возразили, генерал. Странное дело: из всего того, что я слышала о вас от Штрик-Штрикфельдта, передо мной вырисовывалась личность очень решительного талантливого полководца, успевшего, несмотря на свой относительно молодой возраст, принять участие в трех войнах.

— Двух, — суховато и некстати уточнил Власов.

— А Китай? Чан Кайши?

— Там я был всего лишь советником. Этот ваш капитан вечно стремится слепить из моих мощей образ великого воина.

— В оценках он как раз оставался довольно сдержанным. Я бы даже сказала, слишком. Очевидно, проявляется естественная ревность: он-то всего лишь капитан. А ведь тоже начинал с Первой мировой. Так что выводы я делала сама. Не знаю, как вы к этому отнесетесь, генерал, но в последние дни я много думаю о нас с вами, и мне кажется, что мы необходимы друг другу. Разве вы не чувствуете, что сейчас вам как раз нужна именно такая женщина — независимая, решительная, обладающая, уже хотя бы в силу своей должности, множеством знакомств и всевозможными связями? В том числе и благодаря своему берлинскому брату?

— Вы довольно точно охарактеризовали себя, - кивнул генерал.

В знак благодарности Хейди поцеловала его в щеку.

— Никогда не пытаюсь изображать скромность там, где нужен напор, — сказала она, уже берясь за дверную ручку. — Вы человек такого же типа. По крайней мере, мне бы хотелось, чтобы такого же. Мы многого должны достигнуть, Андрэ, — улыбнулась Хейди суровой, незнакомой Власову улыбкой. — Нам нельзя ни предавать друг друга, ни просто расставаться.

Тайная бериевская «лежка» находилась в одном из безлюдных мрачноватых переулков неподалеку от Старого Арбата. Сталин прибыл туда на довольно потрепанном «взятом напрокат» в НКВД автомобильчике, на котором постеснялся бы появляться у подъезда знакомых директор самого захудалого из московских гастрономов. Но резон был: не привлекает внимания.

Берия умышленно выбрал вечер, когда слегка моросил дождик, что позволило Сталину выйти из машины в плаще, скрывая большую часть лица под серым капюшоном. Предосторожность, правда, могла бы показаться совершенно излишней: старинный двор, под аркой которого остановилась легковушка «отца народов», к тому времени напоминал двор «города мертвых».

— Он здесь, в комнате, — доложил Берия, встретив Сталина в прихожей и помогая ему снять плащ. — Все меры безопасности приняты. Мало ли что ему вздумается.

— О личной безопасности во время беседы с жандармом я позабочусь сам. Есть некоторый опыт. Ты позаботься о том, чтобы поблизости не было лишних глаз и ушей.

— Уже позаботился. Да, еще одно: я специально приказал облачить его в жандармский мундир, занятый нами в театральной костюмерной. Легче будет вспомнить этого типа.

— Не забудьте вернуть его артистам.

Реакция Сталина всегда была непредсказуемой — Берия успел привыкнуть к этому. Если только можно привыкнуть к непредсказуемости тирана, способного одним росчерком пера, жестом, даже молчанием повергнуть в ужас полдержавы.

Тем временем Сталин прошел через длинную комнату, обставленную так, как обычно обставлялись в те времена квартиры старых, «буржуазных» интеллигентов; уселся за приземистый, из черного дерева стол и только тогда взглянул на стоявшего в двух шагах от стола высокого, сутулого, но все еще достаточно широкоплечего жандарма. Бывший подпоручик выглядел довольно молодцевато. Мундир был почти идеально подогнан под его увядающую, но по-прежнему внушительную фигуру. На лице едва вырисовывалась странная улыбка, на которой былое жандармское высокомерие каким-то неестественным образом уживалось с угодничеством лагерной шестерки.

— Позволите сесть, господин-товарищ Джугашвили? — кротко испросил жандарм, мельком взглянув на застывшего у двери Берию.

— Садись, Крот.

— Крот, верно изволили выразиться. Жандармскую кличку признали. Поди ж ты... — вновь, теперь уже победно посмотрел бывший жандармский подпоручик на скромно стоявшего у двери шефа чекистов. — Вы у нас по жандармским донесениям проходили, помнится, под кличкой... — он выдержал паузу и скосил глаза на комиссара внутренних дел. Но поскольку Сталин промедлил с реакцией, все же решился: — ...под кличкой Рябой.

— Займись охраной, Лаврентий, — осипшим голосом прошипел Коба. — Мы должны быть одни.

— Понял, товарищ Сталин, — медленно, переваливаясь с боку на бок, Берия направился к двери.

— Ничего ты пока что не понял, — негромко и незло проворчал вслед ему «отец народов».

Оставшись тет-а-тет, вождь и жандармский подпоручик какое-то время молча смотрели друг на друга. Чем дольше длилось это молчаливое созерцание, тем увереннее чувствовал себя жандарм и тем растеряннее представал перед ним повелитель революционного пролетариата и трудового крестьянства.

— В то время я еще был совершенно молодым подпоручиком. Только что произведенным за рвение по службе. Так что...

— Я знаю, кем и каким ты был, — пренебрежительно прервал его Коба. — Что ты хотел сказать мне, подпоручик?

— Мы встречались в Вологде. Думаю, вас не оскорбило, что я упомянул ту кличку — Рябой — под которой вы проходили по ведомству Охранного отделения Департамента царской полиции, где получали ежемесячное денежное вознаграждение?