Разве не посылал он монаха Захарию с дарами в церкви Иерусалима? Разве уже не находился где-то в пути слон, посланный могущественным халифом Вавилона или Багдада? Эхо этих популярных гипотез дошло до ушей Алкуина, чье сердце было привязано к Риму. После смерти Эрика и Герольда он боялся, что Шарлемань снова будет рисковать своей жизнью на границах. «Будь доволен тем, что имеешь. В погоне за малым можно много потерять».

Еще один голос убеждал короля не отправляться в дальнее путешествие. Его молодая жена, изнуренная тяжелым испытанием в Саксонии, страстно желала остаться с королевским двором в новом дворце в Ахене, где все женщины имели роскошные спальни, защищенные от ночного холода, с вышитыми драпировками и портьерами.

– Не езди снова по дорогам, – устало упрашивала Лютгарда.

В первых числах лентцинманота (весеннего месяца – марта) Шарлемань отправился в путь.

Туда, где его ждала граница, он спешил изо всех сил. Он проплыл вниз по Маасу до побережья; ночевал вместе с Лютгардой на своих виллах или в знаменитых монастырях. От беспокойных долин и низменностей он прочесал побережье Ла-Манша, где начал строить укрепления в устьях рек, откуда пираты совершали рейды в глубь страны. В мае он переправился через Сену, инспектируя умиротворенную Бретань. К концу месяца Шарлемань добрался до долины Луары и присоединился к Алкуину в обители Святого Мартина.

«Он приехал туда помолиться, – записано в хрониках, – но остался на несколько дней из-за слабого здоровья леди Лютгарды, своей жены, которая умерла там 4 июня. В монастыре Святого Мартина в Туре он и похоронил ее».

Хворый Алкуин глубоко переживал смерть простой девушки, которая честно пыталась исполнять свой долг и обязанности королевы. У алтаря над гробницей «хорошего солдата» Мартина он молился:

– Господь наш Иисус, добрый и милостивый, смилуйся над той, кого ты взял от нас… Ах, пусть эта девушка, которая была нам так дорога, будет дорогой и Богу, я молюсь об этом.

Шарлемань не стал задерживаться на одном месте. Взяв с собой Алкуина и встретившись с Людовиком, прибывшим из Тулузы, Шарлемань поспешил на север, захватив в Орлеане Теодульфа и навестив по дороге фамильные гробницы в Сен-Дени, где его ожидал Фардульф. Месяц спустя после похорон Лютгарды король был уже в Ахене и готовился к церковному совету.

В нише большого зала Шарлемань сидел на троне в вышитой мантии, опоясанный мечом с рукояткой, инкрустированной драгоценными камнями, увенчанный изящной короной. В окружении своих наместников, мирских и духовных, он в течение шести дней слушал великолепные дебаты между преподобными Феликсом из Ургеля и Алкуином из Тура, искушенными в доброй мудрости духовных отцов.

Это было тяжелое испытание битвы умов. В те далекие времена ересь еще не трактовали как преступление. И новая вера могла в действительности стать истинной. Разве сам апостол Павел не сломал в свое время каноны старой веры? Но истинность новой веры должна быть доказана бесспорно. Шарлемань ощущал всю тяжесть испытания. Епископ Феликс вел праведную жизнь; но проповедовал ли он истину? Был ли Иисус Христос каким-то образом усыновлен и является ли он подлинным Сыном Божьим или даже подлинным Богом только по имени?

Феликс сам объявил, что у него есть разрешение «нашего славного короля Карла… изложить ему свое мнение. Я был привезен сюда добровольно, без всякого насилия, на судебное разбирательство для подтверждения истинности моей веры, если не будет опровержения».

К концу недельных дискуссий Шарлемань отверг новую веру. Феликс уступил Алкуину, вновь призвав старую веру, и попросил прощения за раздувание вражды внутри святой церкви. Этот суд крайне утомил Алкуина.

Как только Шарлемань распорядился, чтобы испанского епископа отправили в монастырь, а в Испанскую марку послали новых проповедников, он тут же отправился в Майнц отдать распоряжения насчет управления Саксонией летом.

«Рим, столица мира, и его владыка ожидают тебя… возвращайся скорей, мой дорогой Давид, – пожелал ему на прощание Алкуин. – Вся страна франков радостно готовится встретить тебя, увенчанного победными лаврами».

Затем Алкуин поспешил обратно в Тур, где с лихорадочным волнением ожидал вестей из Рима. В конце августа Шарлемань в сопровождении нескольких дочерей и сына Карла поднялся вверх по течению Рейна. Пройдя знакомым перевалом в Альпах, он повернул, но не к Риму, а к Равенне. Там во дворце Теодориха он выслушал доклады о состоянии дел на восточной границе, давней заботе Эрика. С беневентанской границы прибыл Пипин. На юг Шарлемань отправился морем в направлении порта Анконы.

В конце ноября ему открылись красно-коричневые крыши Рима и сосновые шатры его холмов. Вновь, как он это делал 26 лет назад, король призвал своих сеньоров одеться со всей пышностью и под музыкальный аккомпанемент отправиться на встречу с папой.

Лев III встретил его на расстоянии 12 миль от города, чтобы поприветствовать короля и попировать с ним ночью. На следующий день Шарлемань сквозь строй знамен объехал вокруг городскую стену Рима. Седой, отяжелевший с годами, медленным шагом он поднялся по ступеням церкви Святого Петра. На этот раз он не преклонил коленей.

Тайна события, произошедшего в храме на Рождество, никогда не была раскрыта, несмотря на то что споры велись в течение 12 с лишним веков. Перед этим папу оправдали. В большом зале Лютеранского дворца высокое духовенство Рима и Франкского государства собралось, чтобы выслушать папу римского Льва III и доводы заговорщиков, напавших на него. В этот раз Шарлемань сидел в мантии судьи рядом с обвиняемым наместником святого Петра.

Хотя с ним не было никакой армии – отборная конница франков пребывала в малярийном герцогстве Беневент вместе с Пипином, чтобы усилить власть короля Италии, – его присутствие поддерживало порядок и спокойствие на волнующихся улицах Рима. Сам город разросся и стал еще красивее благодаря новым постройкам Адриана и пожертвованиям Шарлеманя.

В зале, где заседало высокое собрание, новая мозаика должна была привлечь взгляд Шарлеманя. По распоряжению Льва III мозаикой были отделаны стены зала. Мозаика изображала святого Петра в полный рост, как и полагается столь выдающейся исторической личности. В правой руке апостол держал плащ, протягивая его коленопреклоненному Льву III, а в левой руке у него был штандарт, украшенный розами, изображавшими надпись «Король Карл». И все это выглядело так, что изображенный в мозаике Шарлемань, рослый и воинственный, украшенный пышными франкскими усами, представлял собой как бы папу римского, несущего знамя церкви Христовой. (Теперь эта мозаичная группа, по большей части плохо отреставрированная, красуется сбоку Священной лестницы.)

По-видимому, Шарлемань не участвовал в оправдании Льва III, которое, должно быть, обсуждалось за закрытыми дверями. В храме Святого Петра он слышал, как человек, стоявший рядом с ним и державший в руке четыре Евангелия, торжественно заявлял: «…после чего я, Лев, первосвященник святой Римской церкви, которого никто ни в чем не обвинил и не заключил в тюрьму, по собственной воле очищу себя от греха на ваших глазах…»