Арчегов расстегнул карман кителя и вытащил листок бумаги с наклеенными телеграфными строчками. И протянул его Михаилу Александровичу, который долго изучал его. И после тягостного молчания тихо спросил:

— Это ведь ультиматум?

— Да, — кивнул Арчегов. — Нам удалось оттянуть решение Народного собрания, которое столь резко выступило против чинимых тобой проволочек. Мы вынуждены считаться с этим — ибо депутаты правы. Я понимаю, со старым порядком и знакомыми с детства людьми рвать трудно, ибо душа истекает кровью. Но это нужно делать, ибо на другой стороне миллионы людей, которые сейчас тебе враги, а могут стать твоими подданными. Выбор за тобой, Мики. Но скажу тебе честно и прямо — я останусь с народом! Ибо за ним будущее, а не за отдельно взятым человеком, какой бы он пост ни занимал. Новороссия перед тобой, и народ там, познакомившись со всеми прелестями большевизма, ждет твоего решения.

Генерал поднялся с кресло, лицо приняло отрешенное выражение. Он сказал больше, чем хотел, просто выбора не осталось.

— Вам нужно еще раз подумать, ваше величество. Я не буду настаивать на немедленном ответе, но приду за ним завтра, как потребовало правительство Сибири. Честь имею!

— Постой…

Михаил тяжело поднялся с кресла и подошел к дубовому секретеру. Открыл створку, достал толстую сафьяновую папку с золоченым орлом и уселся за стол, положив на него листы с заранее подготовленным для России и Сибири законом, уже подписанным Вологодским.

Осталось только подписать закон премьер-министру Кривошеину от имени Южно-Российского правительства и завизировать царской подписью, с символичным — «Быть по сему».

— Пригласите Александра Васильевича Кривошеина ко мне, — произнес Михаил Александрович в телефонную трубку и повернулся к Арчегову: — Премьер во дворце — мы подпишем закон немедленно.

Слова давались монарху нелегко, они как бы выдавливались из горла. Константин мог только посочувствовать, но ни в коем случае не показать этого. Ох уж эта российская волокита — дом будет гореть, но при этом не почешутся. Но не пожалел о сказанном, ибо знал, что сейчас будет не менее сложный разговор.

— И еще один вопрос, ваше величество. Когда военный министр Сычев начал свою чистку, у нас в Сибирской армии было почти две сотни генералов. Сейчас всего двадцать шесть, и производить кого-либо в этот чин пока не предусматривается. Но от сокращения генералов армия отнюдь не ослабла, а даже усилилась, ибо в ней остались только те, кто действительно воевал, шел с винтовкой, а не отирался при штабах. И еще одно — ни в коем случае нельзя ставить на части генералов, что в гражданскую войну не командовали в них батальонами. Они просто не знают маневренной войны, потому изначально непригодны.

— Позвольте, Константин Иванович…

— Вы в мировую войну командовали кавалерийским корпусом, государь. Я прошу вас ответить предельно искренне — кто из генералов вашего уровня был действительно воителем и водил свою конницу в прорывы вражеского фронта, действовал инициативно и смело? Я уверен, что эти генералы до сих пор служат в армии и сейчас пригодны занимать самые высокие в ней посты. Скажите мне, я прошу вас!

Михаил Александрович набрал в грудь воздуха, но побледнел и осекся. Арчегов на это и рассчитывал — крыть в ответ просто нечем.

Такой генерал имелся, но только один. Исключение, подтверждающее правило, — граф Федор Артурович Келлер, командующий 3-м конным корпусом, а ныне возглавлявший Сибирскую армию.

— Здесь в одном только Особом Совещании более сотни генералов — все желают назначений, интригуют и клевещут. И если бы только они были одни. В медико-санитарном управлении почти полторы сотни генералов и равноценных им статских чинов. Полторы сотни людей, совершенно далеких от медицины, но требующих всех положенных им привилегий…

— Не убеждай меня, Костя, в том, в чем я и сам уверен. Вот только где бы мне найти Сычева, а потом генерала Арчегова?

— Обойдемся без комплиментов, Мики. «Сычев» с тобой рядом, только руку протяни, и калибром намного серьезнее, чем его сибирский аналог. Есть и новый «Келлер», намного моложе и не менее талантливый. И своего визави я тут присмотрел — намного толковей меня, ведь аз, грешный, отнюдь не обольщаюсь насчет собственных дарований полководца.

— Ты не темни, по своему обыкновению. Ты мне имена сейчас дай, может, наши соображения здесь сошлись…

— Ваше величество! — Дверь в кабинет раскрылась, а на пороге встал адъютант. — К вам председатель Совета министров.

— Проси, — ответил Михаил Александрович и так посмотрел на Арчегова, что тому взгрустнулось — теперь генерал знал, что сегодня вечером с него душу вытрясут…

Москва

— «Старик» сволочь изрядная, но дело знает!

Бокий потянулся в кресле, борясь со сном.

Жизнь давно шла поганая — ночами самая работа идет, и днем от нее не избавиться. Вот и приходится спать урывками, где только возможно, хоть в собственном кабинете.

— Он раньше призывал «списать» девяносто процентов населения, чтобы с оставшейся десятой частью социализм построить. Архидурость, как он бы сам сказал про свое предложение сейчас, выполни бы мы его, не видать нам революции как собственных ушей.

— В зеркало посмотри, может, и увидишь. — Мойзес баюкал в ладонях стакан с рубиновой жидкостью. Про настоящий чай в Москве все давно забыли, пили морковный или травяной, в лучшем случае спитой.

Но о родной ЧК власть заботилась, вернее, чекисты сами знали, как себя обеспечить лучшим пайком. А потому в этом кабинете запах хорошего табака стоял, не махорки вонючей, пусть даже и облагороженной донником.

— Он прав. — Единственный глаз Мойзеса горел нечеловеческим светом. — Иначе бы не то что Берлина, Варшавы бы не увидели. Сиднем сидеть в России для нас погибель неизбежная — рано или поздно крестьянская стихия сметет, растопчет, в клочки порвет!

— Да понимаю это, не идиот совсем. Лейба мастер на острое словцо, даром что наркомвоенмор. — Бокий прижмурился и процитировал Троцкого: — «Россия лишь охапка соломы, брошенная в костер мировой революции».

— Умник! — В голосе Мойзеса, однако, не слышалось осуждения. И тут же плеснулось ехидство, злобное, крикливое: — «Чтобы победить в гражданской войне, мы ограбили всю Россию». Ох, дурак!

— С грабежом согласен, тут он правильно сказал, — Бокий хмыкнул: — Но вот с победой Лейба поторопился. У нас едва пятая часть территории, и та сокращается, как шагреневая кожа.

— Зато мировая революция близка! А Россия…

Мойзес задумался, отпил чая из стакана, затем вытянул турецкую душистую папиросу и закурил, выпуская дым через ноздри.

Бокий молчал, хорошо зная своего подельника — последние дни он не находил себе места, мучаясь смутной тревогой.

— Когда пожар валит, он за собой пепелище оставляет, на котором долго ничего гореть не будет. Вот так и наша революция — от России пепелище скоро останется. Зато огонь новую пищу нашел…