В честь сего великого успеха князь Шемяка даже повелел отчеканить монету: «Дмитрий Юрьевич – государь всея Руси», дабы звонкое серебро через купеческие кошельки разнесло весть о возрождении державы далеко-далеко во все края огромной ойкумены[36].

15 мая 1446 года. Москва, Юрьевское подворье

К отцовскому дому Великий князь Дмитрий Шемяка приехал без особой торжественности, токмо с десятком рынд и несколькими боярами из свиты. Поднялся по знакомому с детства крыльцу, прошел через тихие коридоры к гостевому крылу. Оставил свиту в посольской палате перед большой печью, сам направился в княжеские покои.

Встретившие его слуги молча склонились в поклонах, пропустили хозяина в просторную горницу перед главной опочивальней.

Здесь тоже было тихо. В кресле в дальнем темном углу сидел мужчина – в бархатной рубахе и бархатных штанах, с широкой повязкой на глазах, а у распахнутого окна стояла молодая женщина в темно-зеленом бархатном же сарафане, сшитом просто и без прикрас – одним большим колоколом от плеч и до пят. Судя по доносящимся снизу голосам, женщина следила за играющими во дворе детьми.

Услышав звук раскрывшейся двери, Мария Ярославовна повернула голову и угрюмо спросила:

– Чего тебе надобно, боярин?

Похоже, гостя княгиня совершенно не узнала.

– Я хочу поговорить с Василием Васильевичем…

Мужчина поднял голову, чуть склонил ее набок:

– Это ты, Шемяка?

– Да, это я, – признался государь всея Руси.

– Пришел любоваться на деяние рук своих, Юрьевич? – нахмурившись, злобно выдохнула Мария Ярославовна.

– Я пришел сюда с покаянием, – остановился перед креслом со слепцом правитель русской державы. – Прости меня, брат! Пусть я не свергал тебя с московского стола, пусть я не судил и не лишал тебя очей, но во многом вина за все случившееся возлежит на мне. Кабы прошлой весной я не отказал тебе в помощи, терзаясь старой обидой, кабы встал с тобою рядом всею своей дружиной, прогнали бы мы ордынцев с легкостью и не случилось бы всего этого позора. Прости меня, брат. Я клялся тебе в верности, но сейчас сижу на твоем престоле. И хотя для меня придумано много оправданий, я знаю, что все равно изрядно виновен в твоей беде. Прости меня, брат. Я клялся тебе в дружбе и верности, но в нужный час не дал тебе ни того, ни другого. Прости меня, брат.

– Я слышал, Шемяка, ты успел вернуть Москве все нижегородские земли, Рязань с Муромом и изгнал татар со всех полученных ими мест? – поинтересовался Василий Васильевич.

– Да, брат.

– Ну что же… – вздохнул свергнутый правитель. – Значит, хоть что-то было не зря. Русские земли в обмен на мои глаза. Это станет для меня хоть каким-то утешением.

– Ты прощаешь меня, брат?

– Я не держу на тебя зла, князь Дмитрий, – покачал головой Василий Васильевич. – Ведь ты отнюдь не худший из моих слуг. Не ловил, не обманывал, не предавал, не судил, не калечил, не строил козней. Ты всего лишь обиделся. Но даже за обиду ты никак не попытался отомстить. Посему не терзайся. Твоей вины в моих несчастьях я не вижу. Вестимо, в сей жизни я слишком понадеялся на то, что все устроится само собой, без моих стараний. Понадеялся на свой урожденный титул, на любовь матери, на храбрость шурина, на преданность бояр. Но мать разогнала всех моих союзников, шурин оставил меня в татарских руках, а бояре предали и свергли. И вот теперь я сижу здесь, нищий, никчемный слепец. Я надеялся, что надобно всего лишь немного обождать, потерпеть, затаиться – и трон сам собою станет моим. Ну вот, Шемяка. Ты видишь, чего я дождался.

– Что же… Коли не держишь зла, и за то спасибо, – вздохнул Дмитрий Юрьевич. – Собирайтесь с семьей, поезжайте в Вологду. Я отдаю ее тебе в кормление.

– Вологда – богатый город! – удивился Василий Васильевич.

– Я не могу вернуть тебе зрения, брат, но хочу позаботиться хотя бы о том, чтобы ты и семья твоя не знали нужды.

– Ты пришел ко мне с мечом?

– Нет… – удивился Великий князь. – Зачем?

– Тогда позови сюда рынд или бояр с саблями. Кто-то же должен быть с оружием?

– Хорошо… – Дмитрий Шемяка распахнул дверь и крикнул свиту.

– Кто-нибудь, дайте меч! – потребовал слепец.

– Вот, возьми мою, Василий Васильевич, – потянул из ножен холодную саблю сотник рынд.

– Дай мне клинок! – Свергнутый правитель нащупал лезвие, сжал его в кулаке. – На сем мече клянусь тебе, государь Дмитрий Юрьевич, в вечной своей верности, честной службе и безусловном повиновении. И если я нарушу свою клятву, брат мой, то пусть острая сталь без жалости отсечет мои лживые уста вместе с головой! Все слышали?! – повысил голос слепец. – Отныне Шемяка не токмо ваш, но и мой Великий князь!

– Клянусь быть тебе достойным государем, брат мой Василий Васильевич, – ответил ему Дмитрий Юрьевич. – Честным и справедливым, помощником в бедах и защитником от врагов. Спасибо тебе, брат!

– Напрасно радуешься, братишка, – горько рассмеялся слепец. – Я отдаю тебе не град сияющий на холме, а змеиный гадюшник. Будь уверен, очень скоро сии ползучие твари начнут больно кусаться! Спасибо за Вологду, государь. Попомни мое слово, не пройдет и пары месяцев, как ты начнешь завидовать мне в моем благополучии!

– Долгих тебе лет, Василий Васильевич, – не стал спорить с обиженным на весь мир князем Дмитрий Шемяка.

– И тебе, мой государь.

– Прости, Дмитрий Юрьевич! – неожиданно остановила уже уходящего правителя Мария Ярославовна. – Мы тут в полном неведении сии месяцы пребывали… О судьбе брата моего что-нибудь ведомо?

– Василий Ярославович убег в Литву, – ответил Шемяка. – Сидит там, пишет подметные письма, призывает меня свергнуть.

– А моя матушка? – спросил Василий Васильевич.

– Сидит в Чухломе, пишет подметные письма, призывает меня свергнуть.

– Все еще токмо начинается, брат, – пообещал свергнутый правитель. – Все еще только начинается. И скоро зрячие позавидуют слепым.

15 июля 1446 года. Вологда, берег Вологды

Князь Василий Васильевич, из-за жары одетый лишь в белую шелковую рубаху и синие полотняные штаны, заправленные в низкие войлочные сапожки, медленно прогуливался по протянувшейся вдоль самой реки широкой дороге. Здесь, благодаря удобному берегу, корабли таскали не бурлаки, а конные упряжки, и потому бечевник выглядел не хуже накатанного тракта. Мужчина держался левой рукой за локоть супруги и водил головой, прислушиваясь и принюхиваясь к происходящему вокруг. Иногда, услышав странный звук, он останавливался, спрашивал:

– Это что? Птица?

– Веревку корабельщики натягивают, она и скрипит, – поясняла Мария Ярославовна. – Ладья на той стороне остановилась, чего-то с мачтой мастерят.