Грайнерт пожал плечами и неспешно пошел. Через несколько минут вернулся с двумя людьми, и они вчетвером принялись за обыск. Раздели лейтенанта Ольсена, распороли матрац на его койке, подергали решетку на окне, сломали все, что можно сломать, в том числе ночной горшок. Простукали стены, пол и потолок, лейтенант тем временем сидел голым на койке и наблюдал за ними с довольной улыбкой.

Штевер стащил пачку сигарет, которую сам же навязал заключенному. Грайнер носился по камере, выл и орал. Остальные двое схватили лейтенанта и принялись тщательно обыскивать, заглядывали в рот, в уши, заставили раздвинуть ноги, бесцеремонно осмотрели все тело, где только возможно. Ольсен сносил это с усталой терпеливостью. Он десяток раз открывал для них рот, но они не обнаружили вставного зуба, где была спрятана желтая капсула. Яда в ней хватило бы на десять человек. Легионер привез ее из Индокитая.

Пока шел обыск, Штальшмидт расхаживал в своем кабинете по ковру и вскоре протоптал заметную дорожку от двери к окну, от окна к книжным полкам и от них снова к двери.

Книжные полки были заставлены толстыми юридическими книгами, большинство их Штальшмидт «взял» из библиотек или стащил в магазинах и чужих кабинетах. Он воображал себя кем то вроде юриста. Своим любовницам штабс-фельдфебель представлялся тюремным инспектором, и в ближайшем бистро, «Chiffon Rouge»[42], был известен как «герр инспектор». Он вызубрил наизусть несколько статей законов и твердил их как попугай при каждом удобном случае. В бистро у него были приверженцы, к нему часто обращались за советами по юридическим вопросам — правда, редко кто делал это дважды. Штальшмидт терпеть не мог признавать свое невежество в какой бы то ни было области и, когда оказывался в затруднении, просто выдумывал какой-нибудь прецедент и исходил из него.

Когда Штальшмидт в шестой раз проходил мимо окна, зазвонил телефон. Штабс-фельдфебель остановился и недоверчиво посмотрел на аппарат, корень всех его неожиданных бед. Медленно подошел к письменному столу; опасливо снял телефонную трубку. Негромко, нехотя произнес в нее:

— Гарнизонная тюрьма…

Как правило, он резко хватал трубку и рявкал: «Штабс-фельдфебель Штальшмидт слушает! Что вам нужно?» Но больше так было нельзя. Злосчастный пропуск лишил его этого удовольствия.

— Говоришь ты как-то понуро, — послышался голос Ринкена, озлобляюще исполненный веселья. — Что там у тебя? Разговаривал с гестапо? Успешно?

— Пошел ты! — злобно ответил Штальшмидт. — Мне до смерти осточертело это заведение! Думаю подать рапорт о переводе. Стараешься, из кожи вон лезешь, несешь службу гораздо добросовестнее всех, включая своего начальника — и что выходит? Что, спрашиваю тебя? Получаешь пинка в зубы за все свои труды, вот что!

— Век живи, век учись, — сказал Ринкен раздражающе высокомерным тоном. — Но не отчаивайся. Если в самом деле хочешь перевестись, я наверняка смогу это устроить; в той штрафной роте, о которой я говорил, еще требуются унтер-офицеры. Тебя примут с распростертыми объятьями — позвонить туда?

— К черту, сам воспользуйся этим советом! Я разговаривал по телефону с самим Билертом. Он требует, чтобы я принес пропуск лично ему.

— Вот как? Не боишься Билерта, а? И не надо, если у тебя чиста совесть.

— Не притворяйся наивным, Ринкен! Прекрасно знаешь, что в Германии нет ни единого человека с совершенно чистой совестью. Даже охранники из Фульсбюттеля и Нойенгамме накладывают в штаны, когда оказываются вблизи от Штадтхаусбрюке.

— Коричневые трусы надень! — пошутил Ринкен.

Штальшмидт яростно выругался и швырнул трубку.

Разумеется, он не мог догадываться, что в истории с посетителями лейтенанта Ольсена не всё на виду. Прежде всего, он не знал, что несколько дней назад Легионер, тот самый невысокий Легионер с обезображенным лицом, суровыми глазами и сильными руками с длинными пальцами, нанес визит бандерше Доре в «Ураган». (На другой день Дора исчезла. Официально считалось, что она поехала в Вестфалию навестить больную подругу, жену гаулейтера. Неофициально — это вызывало сомнения…)

Как бы там ни было, Легионер посетил Дору в ее заведении, они сели за столик в углу, задернули толстые шторы и оказались в укромной нише. Перед ними на столике стояли два бокала, бутылка перно и блюдо с жареными каштанами. Скорлупу каштанов они раскусывали и небрежно сплевывали на пол. Дора наклонилась к своему бокалу и отпила большой глоток.

— Стало быть, Пауль загреб вашего лейтенантика, да? За то, что слишком распускал свой длинный язык. Ну, что ж, могу только сказать, что у него, видно, не все дома, раз он так давал волю языку. Это ведь значит накликать беду на свою голову. С таким же успехом можно залезть на крышу и орать в мегафон.

— Тут ты права, согласен. — Легионер покосился на бокал в своей руке. — Кое-кто просто не приспособлен к выживанию. Вот мы с тобой умеем позаботиться о себе, а Ольсен… — Он покачал головой. — Сущий младенец! Гестапо обведет его вокруг пальца. Но все же я знаю этого дурачка давно и не могу бросить его гнить там. Должен для него что-то сделать.

— Как знаешь. — Дора выплюнула надкушенный каштан и посмотрела на него с отвращением. Он был пригорелым, горьким. — Чертова бестолочь! Не умеет даже каштаны поджарить! Ты представить себе не можешь, как трудно было найти кухарку. А теперь, когда нашла, пользы от нее ни на грош. — Она допила перно и налила еще. — Сейчас со всем персоналом так. Даже девочки не то что были раньше. Большинство просто шлюхи низкого пошиба. Прямо с улицы — ни манер тебе, ничего. Взять эту курву Лизу — которая должна сидеть за конторкой — уже четвертый раз болеет в этом месяце. Какая там, к черту, болезнь! — Дора взяла еще каштан и сунула в рот. — Я знаю, что у нее на уме, меня ей не провести! Не одурачить старушку Дору!

— Совершенно в этом уверен, — согласился Легионер. — А почему тебе не взять иностранных девочек? По-моему, сейчас они соглашаются работать почти даром.

— Оно так, но я их и близко не подпущу, — злобно сказала Дора. — Половина из них — шпионки гестапо. Думаешь, мне хочется, чтобы эта иностранная шваль следила за мной, доносила о каждом моем шаге? Меня быстро уволокут на Штадтхаусбрюке!

Легионер улыбнулся.

— Оставь, Дора, я уверен, на совести у тебя ни пятнышка.

Дора фыркнула и дружелюбно ударила его в грудь.

— А этот твой лейтенант. — Она подлила себе еще перно. — За что его взяли? По одному из этих пресловутых пунктов?

— Девяносто первый Б, — ответил Легионер, взял каштан и мрачно оглядел его. Сунул в рот, разгрыз скорлупу. Длинный, во все лицо шрам покраснел и, казалось, причинял страдания. — Боюсь, его вздернут, — лаконично сказал он.

— Всего навсего за болтовню?

— Всего навсего? — переспросил Легионер. — Дора, ты знаешь не хуже меня, что это быстро становится самым тяжким преступлением века. Во всяком случае, им нужно показать на ком-то, что бывает с теми, кто дает волю языку. Они уже все распланировали, я видел его бумаги Порта познакомил меня с одним типом из комиссариата; именуется «доктором», хотя почти наверняка никакой не доктор. В общем, я нащупал его слабое место — Легионер с обаятельной улыбкой подмигнул Доре, — и он показал мне документы. Когда знаешь свое дело, это нетрудно. Некоторые люди пойдут на что угодно, лишь бы получить то, чего хотят.