– Передайте ему… Впрочем, нет, не надо. Ступайте, голубчик.

Полковник Розен делал именно то, что не решился приказать ему командир «Победослава». После того как горючие предметы перестали попадаться ему на глаза, он возглавил набег на апартаменты цесаревича.

Первой подверглась опустошению каюта дворецкого и камердинера. Напрасно почтенный Карп Карпович тряс сединами, пытаясь остановить вандалов. Розен не стал понапрасну тратить слов, попросту указав: бери здесь, ломай на фрагменты, тащи известно куда. После тщетных попыток остановить погром бедный дворецкий пал животом на заветную шкатулку с Андреем Первозванным и подарками для микадо и приготовился защищать ее до последнего издыхания. И лишь убедившись, что погромщиков интересует мебель, а не шкатулка, Карп Карпович, предусмотрительно не выпуская шкатулку из рук, ринулся в каюту цесаревича.

Поздно: там уже находился Розен.

Михаил Константинович пребывал в том состоянии духа и тела, когда дух еще сознает свою нерасторжимую связь с телом, но решительно не знает, что ему делать с этой помехой. Дух витал и был крылат – тело не имело ни крыльев, ни сил, ни малейшего желания расстаться с кушеткой. Но для пущего вознесения духа следовало ублажать коньяком именно тело.

В более молодые годы цесаревич достигал частичного размежевания между духом и телом после второй бутылки крепкого. Теперь же вторая бутылка еще далеко не опустела, а своего тела Михаил Константинович уже не чувствовал. Тут таился повод взгрустнуть о годах, которые больше не вернутся, и о несовершенстве человека вообще, а взгрустнув – налить и выпить, чтобы отогнать мысли о бренности.

И о беспардонном поведении офицеров по отношению к наследнику престола, между прочим! Сначала цесаревич ждал графа Лопухина, пообещавшего, что вот-вот вернется. Очень скоро ждать стало невмоготу, и Михаил Константинович начал раздумывать: а не подняться ли и ему наверх? Раздумывая, он выпил три рюмки и решил пока остаться.

Граф все не шел. Со скуки цесаревич выпил еще, потом стал звать Лопухина, послал было за ним дворецкого – и тут в «Победослав» попало по-настоящему. Загрохотало так, что цесаревич ни на миг не усомнился: корвет разваливается и уже тонет.

Однако слух не улавливал ничего похожего на панические вопли, под дверь каюты не просачивались струйки воды, и мерзостные трюмные крысы не спасались табунами от потопа, прыгая куда повыше. Михаил Константинович твердо знал, что крысы просто-таки обязаны это делать, а посему, выглянув в коридор и не заметив спасающегося крысиного поголовья, успокоился, вернулся и выпил еще.

Попадания следовали одно за другим, но цесаревич более не беспокоился. Даже когда машина остановилась, а в иллюминаторе совсем близко замаячило незнакомое судно, приближавшееся с явно враждебными намерениями, он нисколько не обеспокоился. По-видимому, происходило именно то, что должно было происходить. Разве славные русские матросики дадут в обиду наследника престола? Сейчас произойдет что-то такое, отчего пираты сломя голову побегут назад в свой Рейкьявик, как обещал граф. Непременно должно произойти!..

И произошло! «Победослав» содрогнулся от бортового залпа, а потом содрогнулся сильнее от ответного снаряда. Еще один разрыв – совсем рядом! Взвизгнув, цесаревич отпрянул от иллюминатора. Хотелось бежать, но куда? Наверху еще страшнее, а внизу, пожалуй, утопнешь раньше всех, когда корвет пойдет на дно…

Но корвет не пошел на дно. Не побежали и пираты – побежал «Победослав». Переборки теперь вздрагивали гораздо реже, зато надоедливо вибрировали, выдавая отчаянные усилия машины.

Цесаревич чертыхнулся и выпил еще.

Потом еще.

Через некоторое время, уже чувствуя сильную качку, он все-таки попытался покинуть свою каюту. Надо было выяснить, что, собственно, происходит, ибо его беспардонно оставили в неведении. Никто не бежал к цесаревичу с докладами. Все надо было делать лично. Ни на кого нельзя положиться! Нет, это уже форменное свинство!

Бронзовая дверная ручка уворачивалась, нипочем не желая быть схваченной, но настойчивость цесаревича все превозмогла. Михаил Константинович потянул за ручку.

Никакого эффекта.

Потянул сильнее.

Без толку.

Возможно, произошла ошибка. Вероятно, дверь открывалась в другую сторону. Цесаревич толкнул ее с легкой досадой.

Дверь не открылась.

Михаил Константинович нервно задергал ручку туда-сюда. Затем забарабанил в дверь кулаками. Барабанил он долго.

С тем же успехом он мог барабанить в броневой пояс.

Что с дверью?!

Догадка – заперли! – все сильнее стучалась в рассудок, но примириться с этой догадкой цесаревич никак не мог. Его, наследника российского престола, без пяти минут самодержца огромной страны, – заперли, как школьника!

Этого просто не могло быть. Нет-нет, ни в коем случае! Наверное, с дверью что-то не так. Должно быть, ее перекосило от взрыва. Здорово долбануло, что верно, то верно. В самом крайнем случае – дверь все-таки заперта снаружи, но заперта без умысла. Машинально. Сейчас Лопухин явится с извинениями и попытается изобразить раскаяние на своей мерзкой физиономии. Наверняка он и запер дверь. Со страху не соображая, что делает. Ха-ха. Будет хороший повод утереть ему нос. А пусть не заносится, тирьям-пам-пам! Статский советник – тьфу! Мелкая сошка. Моль конторская. Карточный шулер. Нет, папа совершенно не умеет подбирать людей. Удружил этаким фруктом, нечего сказать!

Пнув напоследок дверь и разом обессилев, цесаревич вернулся на кушетку. Выпил за то, чтобы Лопухину пусто было. Не-ет, когда обожаемый папа сойдет в могилу, таким ферфлюхтерам, как Лопухин, не найдется места ни при дворе, ни в Тайной канцелярии! Сослать. На Камчатке ему самое место. Пускай камчадалов учит в карты играть и воет с тоски вместе с собаками. Цербер с собаками легко споется.

Цесаревич повеселел. Все было хорошо, будущее сулило одни лишь радужные перспективы, и дух готов был воспарить. Он и воспарил спустя две рюмки. Мелкие неудобства – тьфу! Забудь о них. Зри в корень, и увидишь, что все идет как надо. Жаль, не с кем выпить, ну да ничего…

Михаил Константинович чокнулся с бутылкой. По ту сторону запертой двери тяжело топотали, трещали ломаемым деревом – он не слышал. Он улыбался.

Потом, безо всякого перерыва, начался приступ черной меланхолии. Откупорив вторую коньячную бутылку, цесаревич заговорил с нею. Бутылка благоговейно внимала. Вести с нею беседу было легко, не то что с людьми. Люди – это ого-го! Это банда сволочей и стадо бабуинов. Надо быть не в своем уме, чтобы добровольно согласиться править ими. Никогда! Ни за что! Цесаревич Михаил – вы слышите, господа? – принял решение. Окончательное и бесповоротное. Он накажет вас, неразумные. Он уйдет в монастырь. Да, в монастырь. И когда вы приползете к нему на коленях, умоляя не оставлять сирых, он выйдет к вам во власянице, мудрый и просветленный, и, не проронив ни слова, решительно покачает головой. Нет и нет! Он не вернется в мир. Вы недостойны сего.