но мужчина на сей раз оказался непреклонен. И теперь возможность излить душу технически была только за ужином, но в последние месяцы Николай был закрыт для подобного рода разговоров. Он так прочно замкнулся в скорлупе болезни, что Надюше стоило больших усилий пробиться к супругу даже для одного единственного разговора, а о регулярных душевных излияниях не могло быть и речи.

Николай, все еще пребывавший в отвратительном настроении, и на этот разговор пошел без видимого удовольствия.

Августовская неделя после дня рождения была особенно тягостной.

Николай почему-то очень остро осознал, что после его смерти ничего не измениться. Ни для кого, кроме него самого. И это осознание обидело его больше всего на свете. Его и раньше задевало понимание того, что он никогда не узнает, что же случиться после него, никогда не узнает, чем закончиться следующий чемпионат мира или Европы по футболу, правда, нашим никогда не светило что-либо выиграть, это как-то скрашивало мысль о невозможность узнать, чем оно все закончиться, но утешало сие слабовато. Намного больше ранила невозможность наблюдать за тем, как вырастут дети, как они повзрослеют, как обзаведутся семьями. Он понимал, что уже никогда не сможет увидеть, какие у него внуки. Что не сможет через год-второй прижать к себе сына, обнять его, посоветовать ему что-то толковое, показать, как надо отремонтировать телевизор, как держать в руках паяльник, как смастерить что-то или просто защитить его, если у него возникнут какие-то неприятности. Он не будет иметь возможности наблюдать за тем, как растет дочь, как жена заплетает ей косички, вплетает банты, как они закончат школу… Все это уже не для него. Когда они будут все это делать, просто жить… Ему будет не до того… он будет слишком далеко. Он будет слишком занят.

А еще… в пятницу Николай взял в руки пресловутый учебник по судебной медицине, начал читать там, где говорилось, что происходит с телом после смерти. И ему это очень не понравилось.

Его тело, которое ему служило больше сорока лет, служило в общем-то хорошо, иногда болело, иногда подводило его, иногда давало сбои, но все-таки это был он, его тело, черт возьми! И все?????

Два дня Коля провел перед зеркалом. Он прощался с собственным телом. Нет, не поймите меня неправильно — Николай что-то делал по дому, на автомате общался с родными и соседями, но слишком уж подолгу пропадал в совмещенной ванной комнате, несколько раз за день раздевался, всматривался, и ничего не понимал. Его сознание не могло смириться с тем, что его уже практически не существует!

Но сейчас реальность придавила его опять всей своей неотвратимой простотой. И эта реальность сидела напротив него: немного полная женщина с круглым, почти постоянно улыбающимся лицом, длинными русыми волосами, которые с недавнего времени стали подкрашиваться под блондинку, коротким задорным носиком, который он часто в шутку сравнивал с пуговкой, большими серыми глазами, Надюше не была красавицей, особенно ее смущали икры — крепкие, толстые, но почему-то именно такая форма ножек особенно нравилась Николаю. Да, Надюша не была красавицей, если ее рассматривать беспристрастным взглядом, но Николай обладал взглядом другим — взглядом любящего мужчины. И этот взгляд заставлял подмечать в ее красоте такие детали, которые непосвященным были абсолютно неизвестны, более того, совершенно им не нужны… И тут его размышления о Надюшиной красоте прервала простая мысль: а кто будет с нею потом? Когда меня не станет… И что я хочу? Чтобы она кого-то нашла? А что будет тогда с детьми? Но и одной ей будет тяжело… А дети? И опять неприятно защемило в груди. И опять роковые вопросы… Господи! Почему я не умер от разрыва сердца? Почему должен ходить под этим, как под готовой рухнуть многотонной бетонной стеной?

Она была в простом халатике, не новом, но очень аккуратном. Этот ее аккуратизм порой сводил Николая с ума. Тапочки на босу ногу… И это все мне надо будет оставить? Тут… оставить…????

Надюша как будто прочитала невеселые мысли супруга.

— Николаша, так нельзя… Ты ничего не начинаешь делать. Ты все так же ушел в себя и только тянешь время. А у тебя нет времени. Понимаешь, нет! Каждый день отдаляет тебя от спасения, пойми это!

— Надюша, посмотри на это с другой стороны: каждый день приближает меня к смерти!

Голос Николая оказался вдруг хриплым и каким-то приплюснутым, как будто кто-то только что прошелся по его связкам каленым железом, вколачивая каждый звук обратно в глотку.

— Коленька, миленький, ну нельзя же так! Нельзя сдаваться. Ни в коем случае! Я хочу поговорить с тобой про твое голодание…

— Ну что там? — Николай почти прервал жену, но ее назойливая настойчивость на сей раз преодолела присущую от рождения деликатность.

— Я скажу откровенно. Я перечитала почти все, что смогла о голодании найти. Я понимаю, что ты идешь как минимум на тридцатидневный ли сорокапятидневный курс. Иначе ничего не получиться. Чтобы излечиться, курс голодания должен быть продолжительным.

Коля посмотрел на жену с интересом. Неужели его смогут понять?

— Я не уверена, сможешь ли ты пройти этот курс. Все считают, что при раке голодать нельзя: слишком велик риск не выйти из голодания, что ослабленный организм не справиться с болезнью и осложнениями голодания. Но если ты принял такое решение, почему ты не претворяешь его в жизнь? Зачем говорил мне про голодание…

И тут Надя зарыдала…

— Пойми меня… Коленька… — пробивалось сквозь слезы, — пойми меня, миленький… же делай… делай же хоть что-нибудь, прошу тебя, делай… Это же невыносимо… ничего не делать и умирать… хоть что-то, хоть голодай… или еще что-то… прошу тебя! Неужели лучше… и все? И не пытаться? Если бы ты был старик… А так… Прошу тебя! Ты ведь нам нужен…

Потом Николай бросился к жене, обнял ее, стал утешать, говорить какие-то совершенно ненужные слова, стирал ее слезы с лица кухонным полотенцем, даже поцеловал ее, впервые за последние три месяца, точно…

5.

На этот раз после неудачного секса Николай не почувствовал себя импотентом. Он даже не пытался обвинить себя во всем. Не кивал на болезнь. В нем что-то перевернулось этой ночью… И не то чтобы он захотел жить, он постоянно хотел жить, даже когда его донимала нестерпимая боль, все равно хотел, а вот такая странная штука — психика, Николаю Безруку показалось, что он смотрит на ситуацию немного со стороны. Нет, это все он, но и не он, вот он, Безрук-второй, стоит совсем рядом и наблюдает за всем со стороны.

Чтобы