На следующую ночь он снова пошел на дело, но на сей раз удача от него отвернулась. В кустах устроили засаду браконьеры. Они поджидали человека, уничтожавшего их ловушки.

Их было семеро, один совсем юный, практически школьного возраста. Они даже не прятали лица. Костас сперва увидел их горевшие злобой глаза, а потом его начали бить.

* * *

На другой день он лежал на кровати, глядя на трещину в потолке, и снял трубку телефона исключительно потому, что ждал звонка от доктора Нормана. Звонила администратор.

– Здравствуйте, мистер Казандзакис. К вам посетитель. Кое-кто хочет вас видеть. Она говорит, ее зовут Дефне.

Костас попытался сесть на кровати, острая боль пронзила грудную клетку. С губ невольно сорвался стон.

– С вами все в порядке?

– Да, – прохрипел Костас. – Не могли бы вы попросить ее подняться ко мне в номер?

– Простите, но мы не разрешаем неженатым парам встречаться в номерах. Вам придется спуститься в холл.

– Но… – Костас колебался. – Хорошо. Передайте ей, что я спущусь через несколько минут.

Тяжело дыша и едва переставляя ноги, Костас спустился в холл; малейшее движение вызывало нестерпимые боли в боку.

Когда он наконец подошел к стойке регистрации, администратор ахнула от ужаса. Накануне ночью он вернулся поздно, сумев незаметно дотащиться до номера. Никто не видел его плачевного состояния.

– Мистер Казандзакис! Что с вами случилось? Боже мой! Кто вас так отделал? – Она судорожно замахала руками. – Может, вызвать доктора? Вы приложили лед? Нужно было приложить лед!

– Я в порядке. Все не так страшно, как кажется. – Костас попытался поверх головы женщины встретиться глазами с Дефне.

Поняв, что мешает обзору, администратор посторонилась.

Костас направился к Дефне. Она окинула его скорбным, но отнюдь не удивленным взглядом. У Костаса невольно возник вопрос: неужели Дефне предвидела, что он, Костас, попадет в беду? Шагнув навстречу, Дефне коснулась его треснувшей, вздутой губы, после чего нежно провела рукой по синяку цвета переспелой сливы под левым глазом.

– Этот цвет идет твоим глазам. – Уголки ее рта дрогнули в едва заметной улыбке.

Костас рассмеялся. И тотчас же почувствовал обжигающую боль в треснувшей губе.

– О мой дорогой! – воскликнула Дефне и поцеловала его.

И в тот же миг у Костаса в голове закружился целый рой мыслей, а затем возникло ощущение покоя и легкости, настолько обволакивающей, что он позволил себе просто плыть по течению под умелым управлением Дефне. Запах ее волос, тепло ее кожи казались такими знакомыми, словно они никогда не расставались, а прошедшие двадцать пять с небольшим лет были всего-навсего дыханием ветра.

* * *

Уже позже, с наступлением ночи, Дефне сумела проскользнуть к нему в номер. Женщина за стойкой регистрации самым таинственным образом исчезла: возможно, это было просто совпадением, а возможно, она сделала так по доброте душевной или из жалости.

Они впервые занялись любовью после мучительных лет разлуки; их первое прикосновение за долгое время – словно спала пелена тумана, обнажив неприкрытое вожделение. Бесконечные страхи, сожаления и горести, терзавшие разум, улеглись до шелестящего шепота. Но тела помнили то, что казалось давно забытым, пульсируя со страстной силой, свойственной лишь юности, их юности. Ведь плоть обладает собственной памятью, воспоминания вытатуированы на коже, слой за слоем.

Тело бывшего любовника – это карта, затягивающая вас в свои глубины и возвращающая на поверхность ту часть вашего естества, которая где-то когда-то затерялась в пути. Это еще и потускневшее, треснувшее зеркало, которое демонстрирует вам, насколько вы изменились; и, подобно любому зеркалу, оно мечтает вновь стать целым.

Уже после, когда в постели Дефне уткнулась лицом ему в грудь, он рассказал о малиновке со сломанными крыльями. Он объяснил, что пять миллиардов птиц летят на зимовку в Африку и на север Средиземноморья, и каждый год один миллиард перелетных птиц безжалостно истребляется. А значит, любую пташку в небе можно смело назвать выжившей. Так же, как и ее, Дефне.

Костас рассказал, что обнаружили в чемоданах контрабандиста, которого остановили и досмотрели в аэропорту: в общей сложности три тысячи пятьсот двадцать девять птиц. Подумать только, три тысячи пятьсот двадцать девять певчих птиц! Быть может, евразийский жаворонок, падающий в объятия ночи вслед за своими собратьями, в последнюю секунду замедлился и пролетел по касательной к сети, оказавшись вне пределов ее досягаемости. Что спасло именно его, а не остальных? Жестокость жизни зиждется не только на несправедливости, ущемлении прав и злодеяниях, но в том числе и на их рандомном характере.

– Только люди могут творить подобные вещи, – сказал Костас. – Животные на такое не способны. И растения тоже. Да, деревья иногда слишком затеняют другие деревья, соревнуясь за пространство, воду и питательные вещества. Борьба за выживание… А насекомые поедают друг друга. Но массовое убийство для личного обогащения характерно только для человеческого рода.

Внимательно вслушиваясь в каждое слово, Дефне приподнялась на локте и вгляделась в его лицо; распущенные волосы упали на ее обнаженные плечи.

– Костас Казандзакис… Ты очень странный. Я всегда так считала. Думаю, давным-давно, в бронзовом веке, хетты привезли тебя на этот остров да и забыли забрать. Когда я тебя нашла, твой возраст уже составлял несколько тысячелетий. И твоя натура полна противоречий, мой любимый, совсем как у тех, кто прожил слишком долгую жизнь. Ты кажешься таким мягким, терпеливым и спокойным, что мне хочется плакать. А через минуту ты уже готов рисковать жизнью в стычках с контрабандистами. Когда ты занимаешься со мной любовью, то поешь о певчих птицах. Ты древняя душа.

Костас ничего не ответил. Просто не смог. Голова Дефне давила на грудную клетку, что было мучительно больно, но ему не хотелось, чтобы любимая женщина отодвинулась даже на дюйм, а потому он лежал неподвижно, пытаясь обуздать нахлынувшую боль.

– Я так и не могу решить, кто ты такой: невоспетый герой или блистательный дурак, – сказала Дефне.

– Невоспетый дурак. Как пить дать.

Дефне улыбнулась и поцеловала Костаса. Затем круговыми движениями провела пальцем по его груди. И Костас ухватился за эти маленькие спасательные круги, купаясь в нежности момента. На сей раз они занимались любовью, глядя друг другу в глаза, все движения были продуманными, неторопливыми, с размеренными приливами и отливами.

Костас вновь и вновь повторял ее имя. При каждом вздохе все его тело болело и пульсировало, точно открытая рана, однако он уже давно не ощущал себя таким живым.

На следующий день прилетели бабочки. Они появились на Кипре в доселе невиданных количествах, вливаясь в нашу жизнь безудержным потоком, образуя мощные водовороты, словно огромная, подернутая золотом воздушная река. Бабочки испещрили горизонт желто-черными пятнами и песочно-оранжевыми тенями. А затем опустились на поросшие мхом скалы и орхидеи, известные среди местных жителей как «Слезы Богородицы». Порхали возле решетчатых окон и флюгеров, пересекая Зеленую линию с проржавевшим знаком «Проход воспрещен». Бабочки высадились на наш разделенный остров, перелетая с места на место среди заклятых врагов, словно те были цветами, с которых собирают нектар.