По странному совпадению именно тогда, когда Ренуар занялся скульптурой, его впервые посетил в Колеттах Роден. Это произошло 14 марта. Свидетелем этого визита стал Воллар. Гвино воспользовался любезным согласием Родена стать моделью для медальона, который решил создать Ренуар. А без пяти минут два Роден обратился к Ренуару с просьбой написать его портрет для книги о нём, которую собирались издать Бернхеймы. При этом Роден уточнил, что у него в распоряжении всего один час, так как в три часа за ним приедет автомобиль графини… Без десяти три Ренуар положил сангину и попросил сигарету. Портрет, нарисованный на листе бумаги, закреплённом Волларом на доске, был окончен. В этот момент сообщили, что автомобиль прибыл. Но стартёр машины забарахлил, и шофёр не мог её завести. Шофёр, извиняясь, сказал, что «господину мэтру» придётся подождать четверть часа. Роден решил использовать эти 15 минут, чтобы посмотреть сад, доставив удовольствие мадам Ренуар. Во время прогулки по саду снова завязалась беседа, и Воллар поинтересовался, как бы Роден хотел, чтобы его называли потомки. Скульптор ответил, что не видит особого неудобства, если его назовут так, как это сделали все газеты Буэнос-Айреса во время его последней выставки, «Виктором Гюго скульптуры».

В марте, помимо занятия скульптурой, Ренуар готовит эскиз для Мануфактуры гобеленов.

Ренуар и Гвино работали в полном согласии. Художник, сидя в кресле, руководил молодым скульптором, который довольно быстро стал угадывать его малейшие желания. Присутствие Гвино имело и другой благоприятный аспект. 28 апреля Ренуар написал своему другу Альберу Андре: «Жизнь полна неожиданностей. Когда Воллар стал говорить со мной о скульптуре, я сначала посылал его к чёрту. Но после размышления я решил провести несколько месяцев в приятной компании. Я не ожидал ничего особенного от этого искусства, но я преуспел в домино. Мне кажется, что это довольно существенный результат». Это было действительно немаловажно, так как Ренуар в тот момент ощущал себя очень одиноким. Его сын Жан поступил на три года на военную службу в Первый драгунский полк, стоявший в Люсоне. Алина поехала туда навестить сына.

В том же апреле 1914 года к Ренуару приехал художник Жак Эмиль Бланш. Его визит также развлёк Ренуара. Когда Бланш стал восторгаться его картинами с обнажёнными, Ренуар воскликнул: «А ты вспомни реакцию Поля Берара, Дедона, Шарля Эфрюсси, когда я привёз свою “Купальщицу” с Капри! Их пугало то, что я больше не пишу Нини! И ещё, импрессионизм — что вообще означает это определение?» Четыре десятка лет прошло с тех пор, как Луи Лерой изобрёл этот неологизм… Но не стоит предаваться ностальгии. И не слава заставляет его мысленно обращаться к прошлому: «Слава? Для этого нужно быть простофилей. Чувство удовлетворения оттого, что достиг цели? Когда моя картина закончена, то меня уже вдохновляет следующая!»

В начале лета 1914 года Ренуар покидает Кань и через Париж приезжает в Эссуа. В конце июня он узнаёт очень тревожную новость: 28-го числа молодой сербский националист совершил покушение на эрцгерцога Франца Фердинанда, наследника трона Австро-Венгрии. Если Австро-Венгерская империя предъявит ультиматум Сербии, то, учитывая обязательства союзников в Европе, Германия объявит войну Франции… Но не политические, дипломатические или экономические осложнения вызывают особую озабоченность Ренуара. В письме своему другу Ривьеру он высказывает опасения: «Немцы не смогли, несмотря на все их усилия, добиться того, чтобы у них были художники такого же уровня, как наши. Они яростно завидуют нашему превосходству в этой области: оно их унижает. Они могут считать себя преемниками римлян, но они также знают, несомненно, что мы — преемники греков. Немцы не прощают нам ни наши монументы, ни наших художников как в прошлом, так и в настоящее время. Возможно, в этом причина их ненависти». Вероятно, такая интерпретация была навеяна регулярными беседами с берлинским торговцем картинами Паулем Кассирером. Его жена, актриса Тилла Дюрье, позировала Ренуару в его мастерской в июле 1914 года.

События в Европе развивались с неожиданной скоростью. 23 июля Вена предъявила ультиматум Сербии, а 28-го объявила ей войну. 3 августа Германия объявила войну Франции. Сын Ренуара Пьер, резервист, был призван в Четвёртый егерский батальон, а Жан — служил унтер-офицером Первого драгунского полка. Чтобы успокоить себя, Ренуар неоднократно повторял: «Я не верю, что немцы смогут снова добиться успеха 1870 года». Но первые недели войны опровергали его надежды: немецкие армии повели широкое наступление и заставили бельгийские и французские войска отступать. Ренуар отказался покинуть Париж: здесь он сможет получать новости от сыновей быстрее, чем в любом другом месте. Проходят дни за днями, но он не имеет никаких известий о судьбе сыновей. Наконец, он узнал, что Жан со своим полком находится в маленьком городке на востоке Франции и его со дня на день должны отправить на фронт. Ренуар не смог удержаться от поездки к сыну и попросил Альбера Андре его сопровождать. Шофёру, итальянцу Бистолфи, удалось раздобыть бензин, и они отправились в путь. Полковник драгунского полка дал завтрак в честь художника, на котором разрешил присутствовать и Жану. Перед отъездом Ренуар сказал сыну: «Нас подхватил поток. Было бы нечестно не остаться рядом со всеми». Вернувшись в Париж, Ренуар не скрывал от Ривьера своих переживаний: «Друг мой, только безумцы могут думать, что несчастья случаются лишь с другими. Почему я не могу пострадать так же, как большинство несчастных людей, оказавшихся в аналогичной ситуации?»

Только под давлением Алины Ренуар, наконец, 3 сентября уезжает из Парижа, после того как столицу покинуло правительство. Они приезжают в Кань вместе с Верой Сержиной, подругой Пьера, и их первым внуком Клодом. В Кань вскоре пришла печальная весть: Пьер тяжело ранен в Лотарингии, раздроблена кость руки. Его перевели в госпиталь в Каркасон. А несколько дней спустя, 15 сентября, семья Ренуаров узнала, что Жан проходит лечение в Люсоне. 29 октября Ренуар написал Дюран-Рюэлю: «Моя жена уезжает в субботу навестить одного в Каркасоне, другого в Люсоне. Это утомительная поездка, ей предстоит долгая дорога. Но они будут счастливы увидеть хотя бы ненадолго свою мать. Я очень сожалею, что не в состоянии сделать то же самое». В отсутствие Алины Ренуар сообщает Альберу Андре: «Я занимаюсь живописью, если это можно назвать живописью. Просто убиваю это проклятое время… Как представитель старой гвардии, я продолжаю покрываться плесенью, словно старый сыр».

В начале 1915 года Ренуар пишет Жоржу Дюран-Рюэлю: «Я сильно постарел и, старея, становлюсь эгоистом». Это был особый «эгоизм», отягощённый тревогой. Дом в Колеттах опустел после того, как Коко был отдан в пансион в Канне, чтобы наверстать упущенное время. А Жан, выздоровев, снова решил отправиться на фронт и добился перевода в чине младшего лейтенанта в Шестой батальон альпийских стрелков. «Жан — ветреная голова, он схватит пулю ни за что ни про что». А сам Ренуар погрузился в работу, чтобы не думать об «этой нелепой войне».

В апреле Жан был снова ранен, на этот раз пуля раздробила ему шейку бедра. Чтобы не волновать родителей, Жан написал им: «Доктор пообещал мне, что какое-то время у меня будет “небольшая хромота”. Какая удача! Я приобретаю “офицерский шик”!» Алина не поверила этому, получила пропуск и в тот же день уехала в Жерардмер, чтобы увидеть сына. Хирурги собирались ампутировать ему ногу, так как началась гангрена. Алина высказалась против ампутации с такой решительностью, что врачи отказались от операции. Они попытались устранить гангрену «очень необычным методом с использованием циркуляции дистиллированной воды». В конце мая эффективность этого лечения уже позволила подвергнуть ногу растяжке и вправить перелом. Ободрённая Алина возвратилась в Ниццу, куда приехал и Ренуар. Его шофёр Бистолфи был мобилизован в итальянскую армию, поэтому Ренуара привезли из Колетт добрые знакомые. Они доставили его на площадь Эглис-дю-Вё, к дверям его квартиры. Алина была совершенно обессилена поездкой к сыну. Ей было только 56 лет, но она сильно располнела, передвигалась с большим трудом, изо дня в день носила один и тот же красный пеньюар в белый горошек. В течение многих месяцев она делала всё возможное, чтобы Ренуар не узнал о том, что у неё диабет. Теперь она слегла. Ренуар дежурил у её постели. 27 июня Алина умерла. Ренуар был в отчаянии. Он написал Дюран-Рюэлю: «Моя жена, уже тяжело больная, вернулась из Жерардмера потрясённой. Она так и не смогла прийти в себя. Она умерла вчера, к счастью, не осознавая этого». Свидетели рассказывают, что, поцеловав жену в лоб, Ренуар пробормотал: «Пошли!» Он попросил, чтобы его перенесли в мастерскую, находившуюся по соседству с комнатой, где лежала жена. Там он попросил палитру, кисть и стал дописывать начатый ранее натюрморт — букет роз.