увидели белую надпись: «15Ф». Офицер объяснил, что это значит «пятнадцать фунтов».

– А я думала, пушки весят гораздо больше пятнадцати фунтов, – удивилась Дора. – Наверное, это так бы и было, если бы их делали из мяса. Но полагаю, металл и дерево куда легче.

Офицер терпеливо и очень по-доброму объяснил ей, что надпись касается не пушек, а снарядов весом пятнадцать фунтов, которыми эти орудия и стреляют. До чего ж это здорово, сказали мы, смотреть, как его батарея проходит мимо.

– Теперь уж недолго осталось, – ответил он. – Нам приказано отправляться на фронт, и вскорости мы туда отплываем. На следующей неделе. Во вторник. Пушки покрасят в цвет грязи. И солдат оденут в такую же форму. И меня – тоже.

Солдаты смотрелись настоящими молодцами, даже без киверов, которые им теперь заменяли кепи, надетые у кого прямо, а у кого набекрень.

Нам стало ужасно жалко, что они уезжают. А ещё Освальда, как и всех нас, остальных, охватила зависть. Ведь эти солдаты и офицер уже были взрослые, и никто не твердил им всякую ерунду насчёт образования: пока-де его не получишь, нельзя воевать за свою страну и королеву.

Элис, нагнувшись к Освальду, шепнула ему кое-что, а он ответил:

– Отлично. Только сама скажи.

Ну, Элис тогда и спросила у офицера:

– Надеюсь, вы ещё остановитесь, когда в следующий раз будете проезжать мимо?

– Боюсь, не могу вам этого обещать, – ответил он ей.

– Ой, постарайтесь, пожалуйста, – попросила Элис. – Для этого есть очень важная причина.

– Чего? – растерялся офицер, и прозвучало у него это совсем не так, как звучит у нас, заставляя взрослых ставить нам в упрёк невежливость.

И Элис пояснила:

– Мы решили вам всем приготовить на память подарки и напишем об этом отцу, чтобы он нам позволил. Он сейчас уже поправил своё состояние. Давайте уговоримся: если не увидите нас на стене, не останавливайтесь. Но если мы будем здесь, пожалуйста! Пожалуйста, сделайте это!

Офицер дёрнул себя за ус, похоже засомневавшись, но в итоге сдался:

– Хорошо!

И мы все очень обрадовались, хотя только двое из нас, а именно Элис и Освальд, пусть и не до конца, но всё-таки знали, чтó собираются сделать.

Офицер ещё с нами поговорил, а потом к нему обратился Ноэль:

– Вы очень похожи на Диармайда из ирландских сказаний. Поэтому мне хотелось бы посмотреть, как вы обнажаете саблю и как она вспыхивает на солнце золотисто-серебряным светом.

Капитан, засмеявшись, ухватил рукоять своего доброго клинка, но Освальд остановил его:

– Подождите! У нас ведь больше никогда в жизни такого шанса не будет. Вы не могли бы нам показать, как фехтуют верхом? Дядя Альберта это знает, и он показывал, но только в кресле, потому что лошади у него нет.

И доблестный офицер нам не отказал. Мы открыли ему ворота, он в них проехал и принялся нам показывать все удары, выпады и туше. По четыре приёма на каждый случай.

Это было великолепно! Клинок его так и сверкал яркими всполохами под лучами утреннего солнца, сталь со свистом рубила воздух, а верный конь капитана, повинуясь приказу хозяина, замер как вкопанный посреди зелёной лужайки на широко расставленных неподвижных ногах.

Затем мы распахнули ворота огороженного выгула для скота, и капитан нам продемонстрировал то же самое уже на скаку, когда конь его нёсся галопом, будто на поле боя, полном свирепых врагов, вторгшихся на нашу родную землю. Это нас потрясло ещё больше, и мы потом долго благодарили его, пока он не уехал вместе со всеми солдатами и, конечно же, пушками.

Отец на наше письмо ответил согласием, как мы и предполагали, а потому в следующий раз, когда солдаты шли мимо, ведя с собой вместо пушек пленных арабов из пустыни[47], мы поджидали их на ограде церковного двора, а на земле возле нас стояла тачка с подарками.

Отважный офицер тут же отдал приказ солдатам остановиться.

Честь и радость вручения мы предоставили девочкам, и они с удовольствием подарили каждому из солдат по трубке и по четыре унции табака. Затем мы, мальчики, пожали руки офицеру, сержанту и капралам, девочки поцеловали офицера (представления не имею, почему девочки вечно всех целуют?), а потом вся наша компания грянула хором «ура» королеве.

Это было потрясающе! Жаль только, отец не увидел, с какой пользой и до чего экономно можно потратить двенадцать фунтов, если заказываешь вещи в «Сторз».

Больше мы наших храбрых солдат никогда не видели.

А рассказал я о встречах с ними, чтобы стало понятно, почему они так восхитили нас и почему мы постарались окружить заботой бедную вдову из белёного коттеджа, стремясь всеми силами развеять её уныние.

Фамилия вдовы была Симпкинс, коттедж её находился за церковным двором, на другой стороне от нашего дома, и во время каждой из наших встреч с солдатами, о которых я вам рассказывал, она, подойдя к воротам своего сада, смотрела на них, а когда мы кричали «ура», на глаза у неё наворачивались слёзы. Заметила это Элис.

Видя, как нравятся миссис Симпкинс солдаты, мы очень расположились к ней, однако беседы у нас не вышло. Первая же попытка окончилась неудачей. Она попросила нас оставить её в покое и заняться своими делами. Освальд, как человек хорошо воспитанный и деликатный, так и сделал и остальных призвал уступить её просьбе, что, однако, не означало, будто мы на этом сдались.

Прибегнув к осторожным, но настойчивым расспросам, мы выяснили причину, из-за которой она при виде солдат начинала плакать. Оказалось, у неё есть единственный сын. Прошлым летом ему исполнилось двадцать два года, и он ушёл на войну. С тех пор стоило вдове увидеть солдат, как она вспоминала о сыне и из глаз у неё лились слёзы.

Когда ваш сын на войне, вы поминутно страшитесь за его жизнь. Почему – я не совсем понимаю. Ведь очень многие остаются целы. Лично я бы, будь у меня сын в солдатах, уж точно не стал бы городить разной чепухи, воображая его гибель, пока в точности не узнал бы. А может, и после того, как узнал бы, учитывая, что случаются разные обстоятельства.

Выяснив всё про нашу вдову, мы собрали совет, и Дора сказала:

– Мы должны что-то сделать для этой несчастной солдатской матери.

И все, согласившись, спросили:

– А что именно?

– Подарок или деньги женщина с такой гордой патриотической душой, возможно, не примет, сочтя оскорблением, – предположила Элис. – Да и наличности у нас на всех осталось не больше восьми пенсов.

С наличностью дела обстояли и впрямь