производство увеличилось только на 2,4 %, тогда как рост численности населения составил 2,7 %. (В то же время за 1963–1968 гг. сельскохозяйственное производство ежегодно росло на 3,9 %.) Однако неудачи, связанные с осуществлением подобной программы, не следует преувеличивать. Неудачным было то, что при проведении данной политики правительство сделало упор на известное выравнивание доходов и условий жизни. Во всяком случае правительство Танзании должно было отступиться от идеи создания деревень «Уджамаа».

Идея коллективных ферм вытесняется идеей сельской кооперации, при организации которой допускается частное владение земельными участками. Танзанийский эксперимент с воплощением на практике идеи интегрированного сельского развития представляет интерес. Он показывает, каковы возможности осуществления фундаментальных и благотворных преобразований, если подходить к делу серьезно. Однако в то же время он показывает, насколько сильны те противоречия, которые так затрудняют фундаментальные преобразования в экономике африканских стран. Хотя политические деятели Танзании и занимали прогрессивные позиции, им не удалось воплотить в жизнь идею интегрированного сельского развития таким образом, чтобы с ее помощью можно было покончить, как предполагалось, с отсталостью. Политические лидеры оказались не вполне готовы к обеспечению сельского развития. В 1969–1970 гг. 36 % средств на цели развития направлялось в сельское хозяйство. По африканским меркам это очень много, хотя все-таки недостаточно для необходимого радикального перераспределения ресурсов между сельским хозяйством и другими секторами экономики. И даже при этом доля сельского хозяйства в экономике, по оценкам ЭКА, снизилась в 1970–1971 гг. до 33 %, в 1971–1972 гг. – до 29, а в 1972–1973 гг. – до 27 %.

В своем превосходном исследовании проводимой в Танзании политики Маполу и Филипсон показали, каким образом классовые противоречия обусловили провал благотворной по существу политики. Они отмечают действие нежелательной «тенденции не принимать во внимание активность и инициативу широких масс и растущее сосредоточение власти в руках бюрократов», несмотря на то, что в соответствии с официальной политикой, необходимо было при создании деревень «Уджамаа» обращать особое внимание на инициативу крестьян. Согласно Маполу и Филипсону, авторитаризм бюрократии был связан с тем, что ее представители считали себя носителями таких знаний, которым крестьяне были «совершенно чужды». Приведем еще одно высказывание Маполу и Филипсона: «Внедрение методов обработки земель, новых орудий сельскохозяйственного производства представляется как независимая от “невежественных” крестьян мера, прогрессивная сама по себе; местные условия предварительно практически не изучаются. К примеру, тракторы – предмет хвастовства бюрократических властей – направляются в те деревни, которые по той или иной причине заслуживают расположения местных чиновников или которые, как представляется этим чиновникам, особенно заслуживают этих милостей… Очень часто в расчет не принимаются издержки производства; доходы же крайне низки, что связано как с характером выращиваемых культур, так и с нехваткой тех или иных ресурсов, необходимых для обеспечения высоких урожаев… Подобное манипулирование средствами производства как наградами или “премиями” тем деревням, которые пользуются расположением бюрократов-чиновников, может привести только к одному результату – еще большей нехватке в сельском хозяйстве современной технологии (всегда получаемой страной извне) и ухудшению качества планирования, поскольку сведения об уровне издержек производства и производительности труда никогда не подаются заблаговременно. К примеру, выясняется, что деревня, жители которой пашут на волах, “несет наказание”, в то время как соседняя деревня получает “благо” в виде права распоряжаться трактором, даже если его применение с финансовой точки зрения означает убытки… Подобную систему вертикальных взаимосвязей, при которой крестьяне всегда являются получателями, пребывающими в пассивном состоянии зависимости, необходимо рассматривать в отношении Танзании как основное препятствие на пути претворения в жизнь какой-либо стратегии развития; и это препятствие более важное, чем ограничения экзогенного порядка или чем низкий политический уровень крестьянских масс».

Теперь о существовании подобных проблем в официальных кругах Танзании сложилось гораздо более четкое представление, однако пока неясно, можно ли их решить. Малави. Другим интересным примером (хотя и по иным причинам) страны, применявшей на практике идею интегрированного сельского развития, служит Малави. Это как раз тот случай, когда концепция интегрированного сельского развития оказалась низведенной до банальности. Громогласно провозглашавшееся в Малави сельское развитие в действительности представляет собой осуществление программы развития сельского хозяйства анклавного типа, предполагающего использование огромных средств. К соответствующим программам относятся: проект Лилонгве, проект Шайре, проект Каронга и проект Лейкшор. Согласно первому, одному из самых значительных, преобразования должны были охватить территорию площадью 500 тыс. акров; осуществление данного проекта началось в 1968 г. и планировалось в три этапа в течение 13 лет. Все отмеченные проекты сельского развития, как представляется, по существу, носят «демонстрационный» характер. Всестороннее исследование проектов сельского развития в Малави (в том числе и проекта Лилонгве) провел Алифейо Чиливумбо[107].

Вот что он пишет: «В ходе осуществления проекта использовались такие методы распределения средств, при которых ничтожное количество крестьян получили сравнительно немного. Так, например, при осуществлении проекта Лилонгве (одного из самых крупных и самых дорогостоящих) только 5 % из полумиллиона крестьян получили в 1974 г. кредиты в сумме 586 000 квач, т. е. в среднем на крестьянина пришлось примерно по 20 квач. В соответствии с другим крупным проектом – проектом Каронга, только 4 % всего населения получили доступ к кредитам; на каждого, кому досталась ссуда, пришлось по 30 квач. При осуществлении проекта Шайре 19 % всех отпущенных средств досталось в виде кредитов крестьянам и рыбакам, в то время как 81 % средств пошло на нужды капиталистических предпринимателей и на расходы по управлению. Согласно этим проектам, средства направлялись не на кредитование крестьян (что могло бы способствовать искоренению бедности), а главным образом на обеспечение капиталистического развития, на строительство роскошных служебных и жилых помещений для представителей высшей бюрократии и на выплату им жалованья. Так, в 1974 г. в соответствии с проектом Шайре ссуды получили только 3 % всего населения страны (по 20 квач). Подобные методы расходования средств свидетельствуют о нежелании властей улучшить положение многих крестьян. Помогают меньшинству, большинство же крестьян выброшены за борт».

За разговорами об интегрированном сельском развитии скрываются такие процессы, эксплуататорская сущность которых в лучшем случае будет способствовать экономическому росту, но не развитию. Так, в сфере производственных отношений можно обнаружить немало примеров авторитаризма, притеснения и эксплуатации. Крестьяне, участвующие в осуществлении проектов развития, подчинены крайне строгому авторитарному контролю назначенных при разработке проекта управляющих; эти крестьяне не имеют какой-либо собственности, и поэтому их участие в осуществлении проекта может быть легко прекращено. Те же немногие крестьяне, которые получили ссуды, попали в крайне тяжелые условия. Их долг просто «вычитается» из собранного урожая, поэтому крестьянину мало что остается. Крестьяне подвергаются также жестокой эксплуатации посредством механизма сбыта их продукции. Крестьяне обязаны продавать ее Корпорации по развитию сельского хозяйства и сбыту, которая выплачивает им гораздо меньше, чем стоит продаваемая продукция; при этом огромная