Он пожимает плечами. Ризли смотрит на него без всякого выражения. Почему – он поймет только несколько лет спустя.

Эдвард ищет беседы с ним. Никаких сомнений, что Сеймуры будут на его пиру, даже если им придется сидеть под столом и ловить крошки.

Эдвард напряжен, нервничает.

– Господин секретарь, в рассуждении отдаленного будущего…

– В этом деле даже на сутки загадывать нельзя. Уберите вашу сестру куда-нибудь подальше от здешних дрязг. Пусть Кэрью увезет ее к себе в поместье.

– Не думайте, будто я пытаюсь выведать ваши секреты…

Эдвард тщательно выбирает слова. Не думайте, будто я лезу в то, что меня не касается. Но ради сестры мне надо представлять хотя бы в самых общих чертах…

– О, вижу, вы хотите знать, заказывать ли ей свадебное платье?

Эдвард смотрит умоляющим взглядом.

Он говорит серьезно:

– Мы постараемся аннулировать брак. Пока не знаю, на каком основании.

– Они без боя не сдадутся, – говорит Эдвард. – Прежде чем погибнуть, Болейны погубят и нас. Я слышал, что змеи на последнем издыхании выпускают яд через кожу.

– Вы когда-нибудь брали в руки змею? Я брал, в Италии. – Он показывает ладонь. – Как видите, никаких отметин.

– Нужно действовать очень скрытно. Чтобы Анна не проведала.

– Рано или поздно она узнает, – мрачно говорит он.

И это произойдет раньше, если новые товарищи не перестанут ловить его в коридоре и с поклоном преграждать ему дорогу, если они не бросят перешептываться, поднимать брови и тыкать друг друга локтями.

Он говорит Эдварду: мне надо поехать домой, запереться и подумать. Королева что-то замышляет, не знаю пока – что. Возможно, это коварство настолько черное, что она сама еще не впустила его в свои мысли и оно лишь смутно ей грезится, но я должен поспешить, измыслить это за нее, вымечтать грезу в явь.

По словам леди Рочфорд, Анна сетует, что после выкидыша Генрих постоянно за ней наблюдает, не так, как прежде.

Долгое время он примечал, что Гарри Норрис за ней наблюдает, и с высоты, будто резной сокол над дверью, наблюдал за Гарри Норрисом.

Сейчас Анна вроде бы не чувствует распростертых над собой крыл, глаз, следящих, как она мечется и петляет. Королева щебечет о своей дочери Елизавете, вертит в руках чепчик, хорошенький чепчик с лентами, только что от вышивальщицы.

Генрих смотрит на нее пустыми глазами: мол, зачем ты мне это показываешь? Чего ради?

Анна гладит вышивку, и он внезапно ощущает булавочный укол жалости, легкую тень раскаяния. Королевин рукав украшен тонкой шелковой тесьмой – ее сплела какая-то искусница вроде его покойной жены. Он пристально смотрит на королеву и чувствует, что знает ее, как мать знает дитя или как дитя – свою матерь. Знает каждый стежок на ее корсаже. Примечает, как вздымается и опадает грудь при вдохе и выдохе. Что в вашем сердце, мадам? Это – последняя дверь, которую осталось открыть. Он стоит на пороге с ключом и почти робеет. Ибо если ключ не подойдет с первого раза, если он начнет возиться с замком на глазах у Генриха, то услышит нетерпеливое цоканье монаршего языка, как услышал когда-то Вулси.

Что ж. Однажды – в Брюгге, кажется? – он высадил дверь плечом. Не в его обычае высаживать двери, просто заказчик желал скорого результата. Замки вскрывают отмычками, но это для умельцев, которые никуда не спешат. Если у тебя есть башмак и плечо, умения и времени не требуется. Он думает: мне тогда не было тридцати. Мальчишка. Рассеянно трет рукой левое плечо, будто вспоминает синяки. Мысленно он входит в Анну, не как любовник, а как стряпчий, с бумагами в руках. Мысленно вступает в сердце королевы и слышит, как отдается там эхо его подкованных башмаков.

Дома он вытаскивает из сундука молитвенник покойной жены, подаренный ей первым мужем Томом Уильямсом. Неплохой был малый, но не такой солидный господин, как он сам. Всякий раз, вспоминая Тома Уильямса, он видит безликого челядинца в кромвелевской ливрее, который держит его плащ или коня. Теперь, когда ему доступны любые тома из королевской библиотеки, старый часослов выглядит бедно – где золочение? И все же в этой книге заключена Элизабет, его жена с ее белым чепцом, резким обхождением, чуть заметной улыбкой и ловкими пальцами кружевницы. Как-то он смотрел, как Лиз плетет шелковую тесьму. Один конец был привязан к стене, а у Лиз на всех десяти пальцах было по петле, и они мелькали так быстро, что он не мог понять, как же получается тесемка. «Плети помедленнее, – сказал он, – я хочу посмотреть, как ты это делаешь», но она рассмеялась и ответила: «Медленнее не могу. Если я задумаюсь, что делаю, то сразу собьюсь».

Лондон, апрель – май 1536 г.

– Не желаете составить мне компанию?

– Зачем?

Леди Вустер одолевают сомнения.

– Угощу вас пирожными.

– Обожаю пирожные, – улыбается она.

– А вот и слуга.

– Этот юноша? – косится на Кристофа.

– Первым делом подай леди Вустер подушку, Кристоф.

Мягкая пуховая подушка вышита узором из цветов и соколов. Графиня берет подушку обеими руками, задумчиво взбивает, подсовывает под спину, откидывается назад, улыбается:

– Так гораздо лучше.

На сносях, руки покоятся на животе, как у Мадонны. Он проводит расследование в маленькой комнате, окна открыты навстречу сладостному весеннему воздуху. Господин секретарь рад любому, кто заглянет на огонек, любому, кого заметят на его пороге. Трудно устоять перед таким угощением. К тому же господин секретарь так любезен, так предупредителен.

– Кристоф, передай даме салфетку, а сам ступай проветрись. И дверь за собой закрой.

Леди Вустер – Элизабет – подается вперед и шепчет:

– Господин секретарь, мне так тяжко!

– Неудивительно, – он показывает рукой, – в вашем-то положении. Королева завидует?

– Не отпускает меня ни на шаг, по делу и без дела. Каждый день спрашивает, как я. Нельзя пожелать госпожи участливее. – Однако в тоне графини сомнение. – Лучше бы мне вернуться домой, в поместье. Всяк при дворе норовит меня уколоть.

– Думаете, слухи распускает королева?

– Больше некому.

Поговаривают, что ребенок леди Вустер – не от мужа. Кто-то зол на нее, решил подшутить или злословит от скуки. Благородный брат графини, придворный Антони Брауни, ворвался в ее покои призвать сестру к ответу.

– Я велела ему убираться. Чем я хуже остальных?

Разделяя ее возмущение, творожное суфле дрожит в тестяной скорлупке.

– Давайте по порядку, – хмурится он. – Ваша семья недовольна тем, что пошли слухи, или тем, что они правдивы?