его. Каждый мой взгляд, брошенный на него, был грешным… Впрочем, ты это знал, ты был моим сообщником. Я служила тебе приманкой, чтобы увлечь его, чтобы удержать его здесь…

Он зажал ей рот ладонью. Они долго молчали. Вдруг Жан сказал:

— Знаешь, что мне сейчас пришло в голову: наверно, он больше всего страдал оттого, что его появление в Ларжюзоне вызвало такой взрыв темных страстей, что он погубил всех, кого хотел спасти.

— Если только он не знал — а ведь он все всегда знал наперед, — что каждый из нас должен пройти этот путь, чтобы обрести душевный покой, именно этот путь, а не другой.

Жан протянул руку и зажег свет.

— Погляди на меня, Мишель, — сказал он. — Поглядим друг на друга. Как ты смеешь говорить, что мы обрели покой? Подумай, во что превратилась наша жизнь с тех пор, как его не стало!

Она села на кровати. Она вздохнула.

— Мы страдаем, но мы не опустошены, как прежде. Ты сам это признаешь. Он отдал тебе свою жизненную силу. Разве не так?

Жан помолчал, потом сказал шепотом:

— Да, это правда. Да, я никогда не страдал так, как сейчас, и все же я обрел душевный покой, хотя никогда прежде его не знал; в детстве скотина опекун бил меня смертным боем, а однажды я застал свою обожаемую мать…

На этот раз Мишель закрыла ему рот ладонью.

— Ты веришь в то, во что верил Ксавье? — спросила она.

Он не стал отрицать.

— Да, Мишель. Теперь я знаю, что в этом мире существует любовь. Но она распята, эта любовь, и мы вместе с нею.

VIII

Жан вошел в комнату Мишель. Она вязала у почти прогоревшего камина, укутавшись в шаль, — вот так, наверно, она будет выглядеть, когда состарится.

— Уже совсем темно. Зажечь лампу? Нет. Чтобы вязать, света хватает.

— Ну вот, — сказал он. — Чемоданы сложены. Сейчас придет машина.

Мишель не подняла головы. Она спросила:

— А он?

Жан сделал неопределенный жест рукой:

— По-моему, он останется.

Мишель опустила вязанье на колени и, сосредоточенно глядя на огонь, прошептала:

— Отпусти его. Он привез тебя, больше он ничего сделать не может.

— Если он останется, — мрачно сказал Мирбель, — то не ради нас. Если он останется…

— То ради Ролана?.. Ты думаешь?

— Зачем ты меня об этом спрашиваешь, если сама знаешь?

Она не ответила и снова взялась за вязание. Оба долго молчали.

— Если бы еще это был симпатичный мальчишка, ведь столько детей, которых так и хочется расцеловать!..

Мирбель пожал плечами.

— Даже эти милые дети в конце концов всегда оборачиваются ревущими обезьянами…

— Да, может, ты и прав, — вздохнула Мишель. — Чужие дети…

Он вскочил, опрокинув стул, и подошел к темному окну.

— Вот и машина, — сказал он. Мотор работал с перебоями. Они услышали, как Доминика крикнула из окна шоферу, чтобы он поднялся за вещами.

— Выйдем?

Мишель встала; Жан был в нерешительности: идти или нет? «Мы ведь такого друг другу наговорили…» И тут до них донесся из прихожей душераздирающий вой смертельно раненного зверя.

— Это Ролан! Ну что за ребенок!

Мирбель побежал вниз, но остановился на повороте лестницы и перегнулся через перила. Мальчик обхватил обеими руками ноги Доминики, прижался к ней.

— Хочу уехать с вами, возьмите меня с собой! — Он лягал Ксавье, пытавшегося его оттащить. Бригитта Пиан, уже сидевшая в машине, не обращала ни малейшего внимания на эту сцену. А когда Ксавье в который раз повторил: «Но я же остаюсь», — мальчик вдруг заорал в приступе бешенства:

— Вы! На кой вы мне сдались!

Он оторвался от Доминики, повернул к Ксавье свое искаженное ненавистью личико:

— Плевать я хотел на вас!

— Я тебе напишу, — сказала Доминика. — Я не потеряю тебя из виду. Я буду следить за тобой издалека.

— Издалека… Издалека!.. — застонал Ролан и снова вцепился в ее подол.

В этот момент в прихожей появился Жан де Мирбель. Он не спеша направился к мальчику; увидев его, Ролан отпустил Доминику и замер. Взъерошенный, безмолвный, он походил на зачарованную змеей птицу.

Мирбель сказал Доминике:

— Садитесь скорей в машину, я удержу его взглядом.

Она повернулась к Ксавье:

— Вы позаботитесь о нем?

Ксавье улыбнулся. Доминика наклонилась к Ролану, торопливо чмокнула его и села в такси. Когда машина тронулась, мальчик, очнувшись от оцепенения, закричал и бросился по ступенькам вниз. Мирбель схватил Ролана за шиворот и, зажав под мышкой его содрогающееся тельце, пересек столовую, пихнул мальчика в библиотеку и запер дверь на ключ. Ключ он положил в карман.

— У тебя впереди целая ночь, чтобы одуматься. К утру придешь в себя, тогда поговорим.

В прихожей Мирбель увидел Мишель и Ксавье — они о чем-то беседовали вполголоса, но при его появлении тут же замолчали.

— Я запрещаю всем заниматься ребенком и разговаривать с ним.

— С тобой самим так обращались в детстве, и ты страдаешь от этого всю жизнь, — сказала Мишель. И добавила, помолчав: — Он ведь должен есть и пить, и спать по-человечески!..

— Там есть диван, — холодно ответил Мирбель, — я отнесу ему кусок хлеба и одеяло… и ночной горшок, как кошке ставят ящик с песком.

И Мирбель рассмеялся.

— Он умрет от страха, — сказал Ксавье.

Но Мирбелю никогда не приходилось видеть человека, который умер бы от страха.

— Сейчас подадут ужин, — сказала Мишель.

— Нет, нет, — Ксавье заверил их, что не болен, но по вечерам ему обычно не хочется есть, он просит Мишель извинить его.

— Наш гость просто не в настроении, — буркнул Мирбель.

Ксавье промолчал, он ждал, пока они уйдут в кабинет. Больше не было слышно, как всхлипывает мальчик, и эта тишина казалась страшнее крика. Ксавье вышел на крыльцо и медленно спустился по ступеням. Луна сквозь тучи тускло освещала прогалины парка — их с каждым годом становилось все больше в Ларжюзоне: старые сосны умирали. Что делает в эту минуту отчаявшийся мальчик в темной библиотеке? А Доминика, которая мчится сейчас в автомобиле в Бордо, пленница старой ведьмы? А супруги Мирбель, сидящие друг против друга за обедом в мрачной столовой? А он сам, что он здесь делает? Почему он страдает из-за этих чужих людей? Потому что причина его мук они, а не Доминика. К ней он может поехать хоть завтра, это зависит только от него, — и тогда они увидятся вновь. Но вот как быть с другими? Ветка коснулась его лица, царапнула, словно мокрым когтем. Он и не заметил, как сошел с аллеи. Какой-то зверек прошмыгнул прямо под ногами, шурша сухими