Как мы уже сказали, удар, нанесенный шевалье, был жесток, тем более жесток, что поразил он человека в самом начале его жизненного пути, когда тот еще полон иллюзий; ведь наш герой прежде уже достаточно страдал, а счастье, выпавшее на его долю, длилось очень недолго, и он еще не успел им пресытиться.

Шевалье терзался одновременно гневом, стыдом и ревностью.

Он приказал своему камердинеру Бретону заказать на почтовом дворе трех лошадей; как только их подвели к воротам гостиницы, Роже вскочил на одного из них, Бретон — на другую, почтальон уселся верхом на третью, и они помчались во весь опор.

Люди, чье сердце терзает боль, испытывают неодолимую потребность в движении; стремительный галоп лошади, уносящий всадника, быть может, навстречу еще худшей беде, к пониманию непоправимости того, что случилось, а иной раз к возможности отомстить, подобен некоему бальзаму для душевных ран. Человек видит, как из-под ног коня уходит дорога, как бегут назад деревья, и чувствует, что он мчится вперед, приближается к цели, вот-вот достигнет ее; лихорадочные видения вихрем проносятся у него перед глазами, планы, один другого сумасброднее, возникают и тут же рушатся в его мозгу. Чем быстрее мчится конь, тем больше торопит его всадник. Словно какой-то демон кричит ему в ухо: «Скорей! Скорей! Скорей!»

Обратный путь в столицу занял у Роже всего пять часов: он отдыхал только в те минуты, когда меняли лошадей, и все же догнать Сильвандир ему так и не удалось. Бретон вконец обессилел, но сам шевалье даже не ощущал усталости.

Въехав во двор своего особняка, д'Ангилем узнал, что его жена возвратилась домой часа полтора назад. Он вошел в гостиную весь в пыли, с хлыстом в руке, даже не сняв сапог. Сильвандир, уже в вечернем платье, сидела на диване, грациозно опираясь о подлокотник. Она беседовала с маркизом де Руаянкуром и несколькими его друзьями, которых тот в свое время ввел в дом д'Ангилемов.

Дерзость жены ошеломила Роже, он почувствовал, что у него подкашиваются ноги, и прислонился к дверному косяку; он был бледен как смерть.

«Совсем как в басне Лафонтена „Гончая и ее подружка“, — пробормотал шевалье сквозь зубы. — Их четверо… Ну что ж, превосходно, я приглашу Кретте и двух наших друзей, а потом мы все вместе совершим прогулку за монастырь Дев Святого Причастия».

При появлении шевалье все встали и поспешили к нему навстречу, словом, вновь прибывшего встретили столь учтиво, что только мужлан не сдержался бы до более подходящего случая и дал бы волю своему гневу.

К тому же д'Ангилем был почти уверен, что такой случай непременно предоставится, и, должно быть, в скором времени.

Сильвандир только приветливо помахала мужу рукой, потом слегка пожала плечами и кокетливо надула губки.

— Как! Вы появляетесь в гостиной в таком виде, — сказала она. — Зачем вы притворяетесь дурным мужем? Думается, я вполне заслуживаю того, чтобы вы хоть слегка приодевались прежде чем входить ко мне. Может быть, вы все же немного приведете себя в порядок, друг мой?

Роже был потрясен самоуверенностью жены; ему очень хотелось, не откладывая, выгнать из дому непрошеных гостей ударами хлыста, который он все еще сжимал в руке, но страх перед скандалом удержал его.

— Разумеется, вы правы, сударыня, — ответил он, — но вы же знали, что я должен вот-вот вернуться, и я уповал, что не застану у вас столь многочисленное общество.

При этих словах шевалье пристально взглянул на г-на де Руаянкура, дабы тот почувствовал, что отчитали в первую очередь именно его.

Трое друзей маркиза, будучи людьми благовоспитанными, поняли, что им следует уйти. И тотчас же удалились. Сам маркиз пробыл еще несколько минут, затем в свою очередь встал, попрощался с Сильвандир и Роже и вышел: он, без сомнения, задержался в гостиной для того, чтобы выразить молчаливый протест против поведения шевалье.

— Что это значит, сударь?! — воскликнула Сильвандир, когда дверь за маркизом де Руаянкуром закрылась. — Вы уже просто гоните из моего дома гостей?

— Что вы называете своим домом, сударыня? — спросил Роже. — Прежде всего, мне кажется, следовало бы сказать: «Из нашего дома».

— Из нашего, из вашего или из моего дома — это как вам будет угодно, не стану я препираться из-за слов. Но одно запомните раз и навсегда: я буду принимать у себя кого мне вздумается.

— А я буду гнать отсюда всякого, кто мне не по душе.

— Хоть вы и дворянин, но…

— Продолжайте, договаривайте!

— … но весьма дурно воспитаны.

— А вы, вы дочь судейского крючкотвора, и ко всему еще весьма развязная.

— Сударь, уж не думаете ли вы меня запугать?

— Запугаю я вас или нет, не знаю, но вы тотчас же уедете вместе со мной в Ангилем; только на сей раз вы уж не вернетесь в Париж так быстро, как в прошлый раз.

— Вы говорите со мной таким тоном, ибо полагаете, что я одна, что я беззащитна! — крикнула Сильвандир, не помня себя от ярости. — Но только предупреждаю вас: вы заблуждаетесь! Клянусь, найдутся люди, которые заставят вас раскаяться в том, что вы так обращаетесь со мною.

— Ах, это, конечно, маркиз де Руаянкур! — крикнул в бешенстве Роже. — Вы говорите о вашем маркизе, сударыня? Так вот он уже через час получит от меня весточку, и, клянусь, если он, как я только что заметил, не понимает ни взглядов, ни слов, то, надеюсь, язык моей шпаги будет ему понятнее.

Сильвандир знала, чем закончилась дуэль между д'Ангилемом и Коллински, об этом много толковали в Париже; к тому же Кретте и д'Эрбиньи не раз восторгались при ней храбростью ее мужа и тем, как ловко он владеет оружием; вот почему молодая женщина сильно испугалась того, что может произойти; она бросилась за шевалье и догнала его, когда он уже ступил на лестницу, чтобы подняться к себе и переменить платье. Надо сказать, что Роже принадлежал к числу людей, которые прекрасно понимают: если оказываешь честь своему врагу и собираешься перерезать ему глотку, то при этом на тебе должен быть бархатный кафтан и кружевные манжеты.

Сильвандир не только страшилась скандала, у нее еще были свои виды на маркиза де Руаянкура.

Вот почему, как мы уже сказали, она догнала мужа, схватила его за руки и, пустив в ход слезы, попыталась умерить владевший им неистовый гнев. Роже впервые видел жену в слезах. Сердце у него было не каменное, и в этом неравном поединке он не только не удержал поле боя, но и потерял все. В тот же вечер маркиз де Руаянкур играл в гостиной в триктрак с метром Буто, а Сильвандир мило улыбалась.

Узнав о возвращении своего друга, Кретте вечером приехал в особняк д'Ангилема; однако, повинуясь приказанию Сильвандир, слуги сказали ему, что господин и госпожа д'Ангилем действительно возвратились, но еще не принимают.