Остин погладил ледяные руки жены, пытаясь согреть их.

— До того, как несчастный попытался задушить тебя, он тебя ничем не обидел? Холли покачала головой.

— Мне не надо было бить его. Я же знала, что это всего лишь немощный старик, но он говорил такие гадости. Когда он начал снимать штаны… — Она склонила голову, предоставив Остину беспомощно смотреть на ее нежный затылок, которым он так долго восхищался. — Каждую ночь он прятался в саду и подслушивал. — Ее плечи снова содрогнулись. Голос стал тихим, едва слышным. — Он был уверен, что я — похотливая шлюха и с радостью отвечу на его домогательства… потому что я не отказываю тебе.

Остин ощутил острое раскаяние. Не его отец низверг эту гордую красивую женщину в пучину стыда — это сделал он сам.

Нежно прикоснувшись к подбородку Холли, он заглянул ей в глаза.

— Ты права. Тебе не надо было бить его. Ты должна была ударить меня.

Прекрасное лицо Холли лучилось в свете свечей, но Остин, взглянув на ее приоткрытый рот, на дрожащие на черных ресницах слезы, вдруг подумал, что никогда не считал красивую внешность главным достоинством женщины. Пусть годы покроют серебристым туманом волосы его жены и высекут морщины на атласной коже — красота ее души никогда не поблекнет. Та красота, которая, пробившись сквозь нелепый маскарад Холли, ослепила его своим сиянием.

Именно от этой красоты он пытался скрыться, приходя наслаждаться прелестями Холли только в полной темноте. Этой красоты он боялся, пытаясь обмануть себя, будто это другая женщина. Все равно какая. Но стройное тело, которое дарило ему незабываемое наслаждение, нежный, покрытый темными эавитками затылок, где Остину так хотелось запечатлеть поцелуй, всегда принадлежали только Холли.

Холли. Его Холли. Щедрая и упрямая, готовая до конца биться за тех, кого любит. И храбрая. Гораздо храбрее всех воинов, с которыми Остин сходился лицом к лицу на поле брани. Она не побоялась защищать свою честь от выжившего из ума развратника. Не побоялась бросить вызов своему отцу, вознамерившемуся насильно решить судьбу дочери. Не побоялась принести в жертву свое тело эгоистическому вожделению мужа.

Однако раскаяние было лишь бледной тенью другого чувства: Остин долгие годы верил, что это чувство погребено навечно в тот день, когда его мать обрела покой в плодородной валлийской земле. Чувство нежное и трепетное и в то же время обладающее силой низвергать королей и заставлять человека расставаться со своей душой лишь за одну ночь наслаждения бесценным даром любви.

Резкая боль пронзила грудь Остина. До тех пор, пока он упрямо держался за убеждение, что никогда не сможет полюбить Холли, она могла оставаться его женой.

Почувствовав, что руки мужа разжались, Холли застыла, не пытаясь удержать его.

— Ты уже уходишь, да? Здесь слишком светло, и ты уходишь.

Но, вместо того чтобы направиться к двери, Остин подошел к столу и не спеша наполнил вином серебряный кубок. Окинув удовлетворенным взглядом зажженные свечи, он вдруг нахмурился.

— А где цветы? Здесь же должно быть много цветов! Холли смущенно отвела взор.

— Я от них постоянно чихала, — солгала она, — так что пришлось попросить Винифриду убрать их.

Ее изумление возросло еще больше, когда она увидела, что Остин, вернувшись к кровати, опустился на колени. Их взгляды встретились.

Остин поднял кубок.

— Я провозглашаю тост за свою жену!

Холли, увидев торжественное выражение его лица, ощутила, как в душе у нее зазвучала какая-то грустная струна. Но прежде чем она успела дать волю своей тоске, Остин поднес кубок к ее губам. Холли отпила большой глоток, медленно наслаждаясь вином, приправленным медом, словно мучившую ее жажду можно было утолить напитком.

Остин, в свою очередь отпив вина, выронил кубок, со звоном покатившийся по полу. Обхватив руками лицо Холли в порыве неистовой страсти, напугавшей и в то же время восхитившей ее, он заглянул в ее бездонные глаза и сказал:

— Я буду любить тебя в горе и в радости, леди Холли Тьюксбери!

После чего он поцеловал ее в губы.

При первом же легком прикосновении его теплых губ Холли охватило небывалое умиротворение. Ошеломленная долгожданной радостью, она решила, что, вероятно, все-таки умерла и попала на небеса. Это волшебное единение душ сблизило ее с мужем гораздо сильнее, чем все плотские наслаждения, которым они предавались в темноте. Когда до Холли дошло, что только что сделал Остин, ее взор затуманила пелена слез. Он назвал ее своей женой. Не капризную незнакомку с венком увядших колокольчиков на голове, облаченную в нелепый наряд, а ее, Холли Тьюксбери, в разорванном шелковом платье, чувствующую себя такой же обнаженной и беззащитной, как, должно быть, чувствовала себя Ева, когда бог впервые представил ее Адаму.

От церемонной почтительности поцелуя мужа Холли ощутила себя чистой и непорочной, как прародительница всех женщин до грехопадения. Этот благородный поступок вернул надежды на будущее. Холли не удивилась бы, если бы, взглянув в зеркало, увидела, что отвратительные следы, оставленные руками отца Остина, исчезли, растворились под нежным взглядом мужа.

Сорвавшийся с ее уст радостный крик был заглушен губами Остина. Обхватив руками его шею, Холли прижала мужа к своему сердцу, о чем так давно мечтала.

Остин с удовольствием остался бы так на веки вечные: укачивая Холли в своих объятиях, упиваясь сладостным нектаром ее губ, прерываясь лишь затем, чтобы прошептать слова извинения или, уткнувшись во взъерошенный шелк ее волос, произнести слова любви.

Холли первая, оторвавшись от его уст, прижалась губами к сильной шее мужа и, скользнув руками под рубашку, запустила пальцы в жесткие волосы, растущие на его груди.

Остин не удержался от стона, почувствовав, что эти нежные пальцы, спустившись по животу, взялись за завязки рейтузов.

Поймав руку Холли за тонкое запястье, он поднес ее к губам.

— Не надо, — прошептал он, не в силах сдержаться и целуя пульсирующую под тонкой кожей жилку. — Я этого не хочу.

Холли, прижавшись к его паху, тотчас же раскрыла обман.

— По-моему, тебе пора подумать о том, чего хочу я, — сказала она. — Мне следовало предупредить тебя, что отец всегда считал меня очень избалованным ребенком.

Остин хитро усмехнулся, поняв, что его жене необходимо самоутвердиться после того, как она была совершенно беспомощной в руках его отца.

— В таком случае я, разумеется, не могу отказать тебе.

Свое обещание он подтвердил тем, что дал рукам Холли полную свободу делать все, что ей заблагорассудится. Тонкие пальцы Холли сжали его напряженную плоть, и Ос-тин, откинув голову назад и стиснув зубы, глухо застонал.

Только одного прикосновения оказалось достаточно, чтобы Остин понял: он ни в чем не может отказать своей жене. Даже когда она, упершись руками в его плечи, опрокинула его навзничь и принялась раздевать. Когда Остин ощутил кожей щекочущее прикосновение мехового покрывала, он нетерпеливо протянул к ней руки.