Она подошла к теплице, вспоминая ту ночь, когда они с тетей варили черное мыло. Тогда-то Френни и поняла, кто она есть на самом деле. Дверь в теплицу была приоткрыта, и Френни заглянула внутрь. Тетя Изабель, сидевшая в плетеном кресле, подняла глаза.

– Ты получила мою записку, – сказала Изабель, когда Френни подошла к ней. Тетин голос был хриплым и хрупким, кожа – болезненно-бледной, с землистым оттенком. Изабель явно мерзла. Она была в свитере, теплом пальто и шали и все равно дрожала от холода. – Я не буду ничего скрывать. У меня рак поджелудочной железы. От всех бед уберечься нельзя.

Борясь с приступом паники, Френни присела на низкую скамеечку рядом с креслом и взяла тетины руки в свои.

– Это лечится?

– Пока нет. – Тетя никогда никого не обманывала, и это всегда восхищало Френни. Честность – важное правило. Природу можно менять, но нельзя ею командовать. – На моем веку – нет. Но ты еще можешь себя излечить, – сказала Изабель, глядя прямо в глаза Френни. – Это самое важное, что я хотела тебе сказать.

Френни улыбнулась. Это так похоже на тетю: она умирает, но думает прежде всего о других.

– Я ничем не болею.

– Еще заболеешь, – сказала Изабель. – Если кого-нибудь не полюбишь.

Френни положила голову ей на колени.

– Ты же знаешь, что я не могу никого полюбить. Женщинам нашего рода нельзя любить.

– У Марии Оуэнс были причины поступить именно так, как она поступила. Она была молода и еще многого не понимала. Она решила, что, если проклясть всякого, кто нас полюбит, это нас защитит. Но то, что было у них с тем ужасным судьей… Это была не любовь. Она не понимала, что, если ты любишь кого-то по-настоящему и он тоже любит тебя, вы вместе сломаете себе жизнь. Это не проклятие, это и есть жизнь, моя девочка. Жизнь – хрупкая штука, ее очень просто сломать, и мы все умираем, все обращаемся в прах, но те, кого мы любили и любим, они навсегда остаются с нами. Даже когда нас не будет.

– Может, я просто боюсь любви, – призналась Френни. – Слишком мощная сила.

– Ты?! Боишься? – усмехнулась Изабель. – А кто выбрал смелость? Ты сильнее, чем думаешь, девочка. Поэтому я и оставлю тебе самое ценное. Книгу.

Френни подняла голову, растроганная тетиной щедростью. На глаза навернулись слезы.

– Неужели нельзя ничего сделать? Ты однажды сказала: всякое целое можно разбить, а все разбитое можно склеить.

Изабель покачала головой.

– Все, да не все. У смерти свой счет.

– Сколько тебе осталось? – спросила Френни.

– Десять дней.

И они вдвоем приступили к работе, которую надо будет закончить за десять дней. Они накрыли всю мебель белыми простынями, чтобы защитить ее от пыли и солнечных лучей. Они сварили мыло в саду, лучшую партию из всех возможных. Достаточно умываться им раз в неделю, и лицо помолодеет на десять лет. Они завернули портрет Марии Оуэнс в плотную почтовую бумагу, перевязали бечевкой и убрали в кладовку. Они разложили по всем шкафам лавровые листья и палочки гвоздики – лучшее средство от моли. Они позвонили Чарли Мерриллу, который умел держать язык за зубами и которому Изабель полностью доверяла. Он пришел и за полдня уничтожил всех жуков в доме. Когда он собрался уходить, Изабель попросила его сколотить простой сосновый гроб и, пожалуйста, побыстрее. Чарли застыл в потрясении и не знал, что сказать мисс Оуэнс.

– Я не могу… – кое-как выдавил он.

– Конечно, можешь. И я буду очень тебе благодарна. Как благодарна за все, что ты для меня сделал за эти годы, – сказала ему Изабель.

Она вручила Чарли чек на десять тысяч долларов, поскольку полвека ему недоплачивала, и когда он принялся возражать, просто не стала слушать.

– У меня нет времени спорить. Слишком много еще надо сделать, – сказала она, и они с Френни пошли в аптеку, где заказали себе в кафетерии по огромной порции мороженого с горячим шоколадным соусом.

– Не слишком ли калорийно? – обеспокоилась тетя Изабель.

Каждый раз, когда она подносила ложку ко рту, ее рука дрожала.

– Может быть. Но нам это не страшно, – ответила Френни, хотя и заметила, что Изабель ест совсем по чуть-чуть и в ее вазочке плещется растаявшее мороженое.

За неделю они убрались во всем доме и подготовили сад к зиме. На восьмой день, когда Изабель уже с трудом передвигала ноги, Чарли отвез их обеих в бостонскую нотариальную контору, услугами которой Оуэнсы пользовались не один век. Из сейфа вынули завещание. Оно было составлено в том же году, когда Френни приезжала к тете на лето. Теперь Изабель подтвердила то, что знала уже тогда. Френни станет наследницей.

Их провели в отдельный кабинет, где их уже ждал старший нотариус, Джона Харди, молодой человек с грустным, угрюмым взглядом. Его отец, дед и прадед – все работали на Оуэнсов. Он робко обратился к Френни:

– Дом переходит в ваше владение в равных долях с сестрой и братом. Все остальное имущество завещано лично вам, включая мебель, посуду, столовое серебро. Управление домом осуществляется на средства трастового фонда, так что вам можно не беспокоиться о налогах и содержании. Фонд обо всем позаботится. Но вы должны понимать, что дом нельзя будет продать. Он должен всегда оставаться в собственности вашей семьи.

– Конечно, она понимает, – сказала Изабель. – Она же не дурочка.

Френни подписала все необходимые бумаги, после чего подали чай с печеньем.

– Ваша тетя угостила меня этим чаем в нашу первую встречу, – сказал Джона Харди. – И каждый год присылает мне целый ящик на адрес конторы. – Он поднял чашку, как бокал. – Спасибо, мисс Оуэнс!

Френни отпила глоток. Смелость.

И вот бумаги подписаны, чай допит. Все дела сделаны, пора ехать домой. Изабель и Френни попрощались с нотариусом, вышли на улицу, сели в машину, и Чарли повез их обратно по ухабистым улицам Бостона, которые были коровьими тропами, когда Мария Оуэнс приехала в город, чтобы учредить изначальный трастовый фонд для своей дочери, для своей внучки и для всех девочек, что родятся в далеком будущем. Тетя Изабель задремала на заднем сиденье. Когда машина подпрыгнула, въехав в рытвину на дороге, Изабель на секунду проснулась и растерянно огляделась.

– Это Нью-Йорк?

– Нет. Мы едем домой, – успокоила ее Френни.

Когда они приехали на улицу Магнолий, Френни отвела тетю в дом и уложила ее в постель. Она помогла Изабель раздеться и надеть ночную рубашку. Тетя мерзла, ее бил озноб, и Френни надела ей на ноги шерстяные носки и укутала плечи вязаной шалью. Она принесла тазик теплой воды, чистую тряпочку и брусок черного мыла и вымыла тете лицо и руки. Утром она позвонила Джет и Винсенту и велела немедленно приезжать. Они взяли машину в прокате и приехали после обеда на девятый день: гнали со скоростью девяносто миль в час, стараясь обогнать время, которого оставалось всего ничего. Сразу же, даже не сняв пальто, они поднялись к тете и уселись в изножье ее кровати. Никто не произнес ни слова. Все пребывали в такой растерянности, что просто не знали, что говорить. Френни, Джет и Винсенту всегда казалось, что тетя Изабель будет жить вечно. То, что происходило сейчас, казалось попросту невозможным. Все когда-то кончается, а потом начинается снова, но в этот раз все начнется без Изабель.