litbaza книги онлайнСовременная прозаСоколиный рубеж - Сергей Самсонов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 57 58 59 60 61 62 63 64 65 ... 215
Перейти на страницу:

Никогда я не мог поселиться под кепку, в мозги никого из «обычных», «простых», составляющих стержень народа. Никогда не смогу я понять, что испытывает фельджандарм, подымающий передо мною шлагбаум, и как понимает жизнь лавочник, зазывая прохожих купить у него пару шейных платков и решаясь на службу в СС. Их мотивы и выбор не имеют значения в том смысле, что я совершенно над ними не властен.

Столетиями Борхи служили всемогущему невидимому Богу, монашескому ордену, германским императорам и прусским королям, насаждая их власть в новых землях огнем и железом, получая за это наделы и новых холопов в Померании, Польше, Ливонии, оставляя куски своей шкуры в боевых мясорубках, вызревая, оттачивая родовое умение умерщвлять человека холодным оружием. Я такой же – мой смысл в воздушной войне, я хочу делать это, быть тем, кем рожден, – коллективная воля германцев к войне и господству отпустила меня на свободу быть собою самим.

Но мне кажется, я сейчас думаю обо всем, кроме главного. Отвлекаюсь на эти попутные мысли, как идущий в больницу к умирающей матери, сыну, отцу – на газеты в витринах или встречных знакомых. Я сижу за накрытым столом, пью дрянной, очень сладкий коньяк, Буби держит одну из сестричек у себя на коленях и поит ее из бокала силком, как ребенка.

Я уже говорил, что пилоты обитают в раю? Ничего постороннего не содержится в нашем пустынном, скоростном, беспредельном, сияющем мире. Полнота торжествующей жизни-войны, простота и летящая цельность героев античного времени, сгораемая кровь, отточенная сталь и всегда, каждый раз воскресающий вместе с тобой изначальный вкус свежего мяса, ледяного вина и горячих девчонок.

Буби с шумным ловцовским дыханием тащит Камиллу в соседнюю комнату, на ходу распуская ременную сбрую, ухватившись зубами за ворот неподатливой блузки, запуская ладонь под надежно зачехленную грудь и с проклятиями запинаясь на каких-то железных крючках, очищая литые, переспелые ляжки от юбочной кожуры снизу вверх, сросшись с девкою в загнанно дышащее двухголовое, четверорукое целое и качаясь, как в шторм, вместе с ней от стены до стены, на пределе размаха колотясь в переборки.

Остаюсь с этой… как ее?.. Зиной? И, взглянув на меня, как на грядку, которую ей предстоит прополоть, поползла ко мне первой, сама, становясь в представлении собственном кошкой, грациозной тигрицей и вымучивая на лице выражение роковой обольстительницы, неотрывно, проказливо глядя в глаза точно знающим, как осчастливить меня, распаляющим взглядом, который вмиг наполнился недоумением и нищенской жалобой: что не так, господин офицер? Я взял ее за лохмы, потянул – прижмурившись от страха, подымаясь, она изобразила понимание и полную готовность к причудам высшей расы, гадая: на колени? четвереньки?.. не сводя с меня преданных глаз попрошайки, и та полусонная двухгодовалая девочка, с цыплячьей силой обнимавшая одной рукой за шею мать, поглядела в меня без пощады – как будто спрашивая: «Кто ты?» В глазах ее не было страха, в них плескалась живая вода, и с какою-то волчьей тоской я рванул ее за волосы и, не чувствуя меры, ударил головой о косяк.

6

Как бык за своим вдетым в ноздри кольцом, он все же побежал на Зубовский. Проживающий в черепе неугомонный сосед-абонент говорил: ты ее не найдешь. Говорил об отдельной квартире в каком-нибудь дипломатическом доме с постовым милицейским сержантом у чугунных ворот, о счастливом замужестве, о концерте в четыре руки, сковородках, кастрюлях, прямо в эту минуту скворчащей яичнице, о наполненном и округлившемся, выпирающем в мир животе, о нагрубших грудях и о прочих священных паскудствах. И душило предчувствие правды, от которой его отделяет лишь неистовое нежелание догадаться о самом простом, совершившемся: не твоя, не твоя, не твоя – заворачивало вспять, подрубало, но еще сильней было и тащило его сквозь толпу то же глупое, неубиваемое и как будто бы вещее предощущение счастья, что вкогтилось в него, когда Ника впервые на него посмотрела.

Он не думал о будущем. Не просил непонятно кого, чтобы Ника никого еще не полюбила, не просил прописать ее в мире, населенном одними бабьем, старичьем и детьми, заморозить ее естество, омертвить ее чувства, сохранив, упокоив ее для него, как царевну в хрустальном гробу. Если он и просил сейчас Бога о чем-то, то только о том, чтоб застать ее в этот единственный день по известному, прежнему адресу. Он хотел ее видеть. Хоть еще один раз посмотреть в ее царские, пыточные, беспощадно родные глаза. Может быть, он хотел просто вытравить Нику из сердца, все готовый принять – да и кто б его спрашивал? – и почувствовать освобождение, как только увидит притаенное за поворотом незрячее счастье ее.

Отвлекался на встречных гладко выбритых бодрых и снулых гражданских мужчин, от него отводивших глаза; на киоски торговли витаминизированным хвойным напитком, газировкой и квасом, на цены; на замшелых старух и измотанных магазинно-базарной гоньбой простолицых, заветренных женщин в шерстяных, сильно пахнущих керосином платках в черно-серую клетку – на Зворыгина глядя, у многих дрожали глаза: интересно, каким это органом, чувством понимали они, что Зворыгин явился с переднего края, если он не увечный и не обожженный? А быть может, и не понимали, но при виде одной его формы вспоминали своих сыновей.

Нападал на других, молодых, вызывающе прихорошившихся женщин в совершенно нерусских, «парижских» кокетливых шляпках и даже в засиженных черной мошкой вуальках, с сильно поднятыми над фаянсовым лобиком вороными и желтыми валиками туго свитых волос, с нарисованными, как у старых фарфоровых кукол, бровями, с наливными губами-сердечками, намалеванными темно-алой помадой поверх настоящих, куда более узких и длинных, чем требует мода. Гарцевавшие на каблуках, заключенные в коконы «Красной Москвы» неприступные фифы на Зворыгина взглядывали с выражением оценивающим и чуть-чуть благосклонным. Аэлиты в надзвездной пустыне, разъедрить их в собачьей позиции.

А вообще безучастные были у столичного люда глаза: навидались сполна и калек, и военных героев с чешуей орденов. Разве что пацаны в лыжных байковых шароварах и курточках-бобочках (низ – из отцовских галифе, верх – из мамкиной клетчатой юбки) поедали Зворыгина преданно-жадными и шальными глазами.

– Таарщмайор, разрешитобратицца! – набросились, как воробьи на кусок ситной булки. – Таарщмайор, а сколько вы немцев подбили?! Таарщмайор, а как ваша фамилия?! Таарщ-майор, а Зворыгина видели вы?

– Да слабак ваш Зворыгин будет против меня. Пацаны, где тут дом номер семь?

– Ну так вона он, желтый!.. А кого вам, кого? К Майке, что ли, модистке? К Юльке, Дашке, кому? Я всех кралечек знаю!.. Юлька, Юлька его, а то кто?! Гений чистой кра-аса-аты!..

Побежал, хоть из этих разинутых клювов мог добыть все, что нужно; понесла его глупая вера в справедливую, неотвратимую встречу. Чахлый липовый сквер, старый дом, первый, третий подъезд… взял пролет и расшибся о воздух, как птица о встречное лобовое стекло. Шоколадная краска на двери шелушилась, друг над дружкой торчали на выбор две кнопки звонка – с давно не чищенной латунной табличкой «Ордынцев С.И.» и бумажной полоской «Гершковичи». И Зворыгин, нажав на ордынцевскую, не услышал звонка, посильнее вдавил и держал, как гашетку своей мотор-пушки, весь во власти сердечной отдачи, пока… дверь замедленным взрывом не открылась на полную – и могущая быть только Никиной матерью женщина не замерла перед ним на пороге.

1 ... 57 58 59 60 61 62 63 64 65 ... 215
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?