Словно по заказу, Палмерстон явил стыдливому принцу всю глубину своей распущенности.

Осенью 1839 года, незадолго до королевской помолвки, Виндзорский замок содрогнулся от женских воплей. Как оказалось, в спальню к придворной даме миссис Брэнд самовольно проник Палмерстон. То, что произошло дальше, показалось Альберту сценой из готического романа. «Неужели ближайшим советником королевы по вопросам государства, религии, общества и двора может стать человек, который, будучи государственным секретарем и гостем под ее кровом, совершил зверское нападение на одну из ее фрейлин? – ужасался принц уже в 1850 году. – Ночью он прокрался в ее апартаменты, после чего забаррикадировал дверь и привел бы в исполнение свой дьявольский замысел, если бы отчаянное сопротивление жертвы и сбежавшиеся на крики люди не упредили насилие»[154]. Ночью в Виндзоре легко заплутать и ошибиться дверью, оправдывался министр. На принца такие аргументы не действовали.

Очернить недруга в глазах Виктории оказалось не так уж сложно, ведь она во всем полагалась на мнение мужа. Обмениваясь письмами на немецком, Виктория и Альберт вовсю перемывали косточки Пилгерштейну – такое прозвище они дали строптивому министру.

У королевы имелся на Палмерстона свой зуб. Постольку Виктория состояла в родстве с большинством европейских монархов, внешняя политика Великобритании казалась ей делом семейным. Следовательно, любую проблему можно решить, если написать любезное письмо двоюродному брату или троюродной сестре. Или пусть Альберт напишет. У него отлично получается все раскладывать по полочкам, объяснять доходчиво и логично.

Супруги были уверены, что лучше всех знают, как вести дела в Европе. И уж тем более лучше, чем Палмерстон, который вцепляется в любую проблему, словно английский бульдог, и не разжимает хватку, пока не добьется желаемого. Виктория считала, что ему не хватает такта, что он чересчур дерзок и самонадеян.

Особенно ее задевало, что Палмерстон привык принимать решения, не советуясь с монархом. К Виктории и Альберту он относился как к двум несмышленышам, которые пытаются играть во взрослые игры. Он рассылал меморандумы, едва давая королеве время на ознакомление, а иногда вообще без ее ведома. Поправки королевы он игнорировал. Она строчила ему гневные письма – он пожимал плечами и дальше гнул свою линию.

В стычках в Палмерстоном Виктория всякий раз ощущала свое бессилие, ведь она не могла сместить неугодного министра. Вот будь она самодержицей, как царь Николай!.. В отличие от своего кабинета Виктория верила в божественную природу королевской власти и огорчалась, что конституционному монарху позволено так мало.

Все, что мог сделать премьер, – погрозить Палмерстону пальцем. Влияние «старины Пэма» на парламент было колоссально, и столь же велика была его популярность в народе. Англичанам он казался Джоном Буллем во плоти, гулякой, бабником и задирой, который чуть что пускает в ход кулаки.

Своей репутацией Палмерстон дорожил. Он готов был пойти на все, чтобы упрочить мировое господство Великобритании. Внешняя политика Палмерстона всегда отличалась агрессивностью на грани нахальства. В начале 1840-х и в конце 1850-х он развязал «опиумные войны» с Китаем, чтобы отстоять интересы британских торговцев, многие из которых занимались продажей опиума. Не считаясь с интересами европейских монархов, он поддерживал борьбу за независимость в Италии и Венгрии в конце 1840-х. Пусть бунтари расшатывают чужие престолы, лишь бы старушка Англия была цела. При нем в Лондон хлынул поток заграничных революционеров, включая Карла Маркса, и подобное попустительство не могло не разозлить Викторию.

Апофеозом внешней политики Палмерстона стало «дело Пасифико», когда Великобритания продемонстрировала свою готовность ввязаться в драку по малейшему поводу. В 1847 году в Афинах был разграблен и сожжен дом купца Давида Пасифико. Когда греческое правительство отказалось компенсировать ущерб, Пасифико попросил помощи у Англии. Португальский еврей по происхождению, Пасифико родился в британском Гибралтаре, а потому считался гражданином Великобритании. Услышав вопль своего страждущего сына, Британия бросилась на его защиту.

Не поставив в известность ни премьера Расселла, ни тем более королеву, Палмерстон распорядился отправить в Грецию британскую эскадру. В 1850 году британские фрегаты захватили несколько греческих кораблей и устроили блокаду порта Пирей. Великобритания оказалась на грани войны с Грецией, а заодно с Россией и Францией, выступившими за независимость греков. После двухмесячной конфронтации греческое правительство согласилось выплатить Пасифико компенсацию, и инцидент был улажен.

Виктория потирала пухлые, унизанные кольцами руки. Уж теперь-то парламент не может не понять, что имеет дело с безумцем! Каково же было ее разочарование, когда Палмерстон не просто вышел сухим из воды, но и произнес в свою защиту блистательную речь, которую тут же растаскали на цитаты. «В какой бы стране он ни находился, каждый английский подданный должен быть уверен, что зоркое око и надежная рука Англии защитит его от оскорблений»[155], – произнес Палмерстон, и палата общин взорвалась аплодисментами.

Уверенный в своей неуязвимости, Палмерстон допустил оплошность, которая едва не стоила ему карьеры. Сразу же после переворота во Франции в 1851 году Палмерстон поспешил поздравить нового императора Наполеона III. Он вновь не счел нужным проконсультироваться с премьером и королевой, но на этот раз оба решили, что с них достаточно. Палмерстон превысил свои полномочия, и ему давно пора было дать по рукам. Королева ликовала, узнав, что Расселл сместил Палмерстона с министерского поста. Она была уверена, что больше ей не придется иметь дела с этим грубияном и наглецом. Но история рассудила иначе.

Когда Палмерстон занял кресло премьера, ему перевалило за семьдесят. Он подслеповато щурился и почти оглох, но не растерял былого задора. С упавшим сердцем королева ожидала, что Палмерстон возьмется за старое, но, вопреки опасениям, он показался ей уступчивым и милым.

Теперь, когда у них появился общий враг, им было не до мелочных склок. С возрастом Виктория становилась все агрессивнее и жестче, все больше похожей на Палмерстона, и вот уже она стала тем самым английским бульдогом, который ищет, в чью бы ногу вцепиться.

Тем временем Крымская война подходила к концу. 9 сентября 1855 года, после затяжной осады и разрушительных бомбардировок, русские войска покинули Севастополь. Уходя, они подожгли город и взорвали пороховые погреба, оставив захватчикам дымящиеся руины. Узнав о захвате Севастополя, Виктория и Альберт, пребывавшие в то время в Балморале, устроили праздник с плясками у костра.

Палмерстон готов был и дальше продолжать бои, но английские войска были измотаны сражениями и мечтали лишь о том, чтобы поскорее вернуться домой. Они вздохнули с облегчением, когда в декабре 1855 года новый царь Александр II принял ультиматум антироссийской коалиции, тем самым положив конец войне. Усиление России на Балканах было приостановлено, хотя за ней были сохранены Севастополь и другие крымские города.