А что касается охраны Мухи, то уж супруги Нельке наверняка знали, что мы не имеем оружия; каких-то два-три пистолета, контрабандой доставленные на судно, погоды, естественно, не делали.

Рулевым был еще тот битюг, и в качестве пленника на хрен не нужен – меня совершенно не волновал вопрос, кто напал на теплоход. Даже если и не псы супругов Нельке, а кто-то иной.

Главным было рвать когти отсюда, да поскорей. Что касается пассажиров теплохода и команды, то я ничем не мог им помочь.

Приходилось уповать на оперативность капитана – Акула должен был сообщить ему о нападении для того, чтобы кэп по рации вызвал береговую охрану. И на благоразумие "ниндзя": им был нужен только Муха, а вовсе не кровавая бойня, так как тогда для них весь средиземноморский бассейн превратился бы в ад – цивилизованная Европа органически не выносит тех, кто нарушает ее веками устоявшиеся порядки и традиции.

Я не стал рисковать, ввязываясь с гигантом рулевым в рукопашную схватку. Времени было в обрез, а мне необходима полная тишина, и кто знает, насколько хорошо он подготовлен? Поэтому, не мудрствуя лукаво, я снова пустил в ход свой нож.

Здоровяк, стоявший ко мне спиной – увы, увы, в нашем диверсантсколиквидаторском деле благородство не в почете, – только хрипло каркнул и медленно осел, цепляясь за штурвал.

Быстро оттащив рулевого в сторону, я занял его место и, осмотрев панель управления при слабом свете разноцветных маломощных лампочек-индикаторов, уверенно убрал газ.

Этот тип катеров был мне знаком, нас целый месяц натаскивали водить любые плавсредства (за исключением пассажирских гигантов и сухогрузов) в отделении нашей спецучебки на Каспии.

Конечно, многое уже забылось, но этим суперсовременным левиафаном, напичканным электроникой по самое некуда, мог бы управлять и подросток после часовой лекции, объясняющей, на какие кнопки нажимать.

Я подождал, пока громада теплохода не оставила катер позади, а затем потихоньку подобрался с другого борта, где находилась наша с Мухой каюта. Как назло, все черные дыры иллюминаторов сливались с густой тенью от палубных надстроек – сереющее с востока небо находилось с той стороны, где пришвартовались коммандос.

И тут я, до рези в глазах пытаясь высмотреть условный знак пахана – простыню, едва не расплющил нос о какой-то механизм, укрепленный на уровне моего роста над штурвалом. Ощупав его, я едва не вскричал от радости – это был стационарный прибор ночного видения!

Вот почему катеру не нужны были бортовые огни…

Щелкнув тумблером и приникнув к окуляру, я очутился в захватывающем изумрудном мире. Теперь борт теплохода был виден, словно в ясный день, но на другой планете, где светит зеленое солнце.

Есть! Простыня, словно капитулянтский белый флаг, лениво шевелилась под легким утренним бризом метрах в тридцати от катера на высоте пяти-шести метров. Иллюминатор уже был открыт, и в нем торчал извивающийся ужом Муха.

Судя по его выпученным моргалам, он был напуган до полусмерти. Я кинул взгляд на часы – до обусловленного времени оставалось еще полминуты. Значит, возле каюты уже шуруют "ниндзя". Как там Акула с ребятами? На душе сразу стало тревожно.

Лишь бы они не ввязались в драку…

Муха уже бултыхнул в воду, когда наконец затрещали выстрелы. Судя по звукам, стреляли из пистолетов и израильских автоматов "узи", которыми были вооружены люди, захватившие судно: две такие смертоносные игрушки я отобрал у выпотрошенных мною коммандос.

Пахан, похоже совсем потерявший голову, размашистыми саженками плыл куда глаза глядят, и вовсе не в ту сторону, что нужно. Я поставил сектор газа на "стоп" и с интересом наблюдал за его героическим заплывом.

Наблюдал и думал – чтоб тебе, гад, акулы мужское достоинство отгрызли. Жаль только, что в этих водах их нет.

Теплоход медленно удалялся. Стрельба еще была слышна, но эпизодически. Море было спокойным, величавым и пустынным. Усталые поблекшие звезды постепенно растворял ранний рассвет.

Мне вдруг захотелось заглушить моторы, выйти на палубу, лечь в гамак и уснуть сном младенца. Напряжение последних дней схлынуло, и опустошенные мозги не могли удержать ни одной толковой мысли. Меня даже шатнуло, будто пьяного, и я крепче сжал штурвал.

"В краю магнолий плещет море…"

Песня еще звучала в голове, когда я, тяжело вздохнув, добавил газу и, описав по мелкой волне лихую дугу, взял курс на неутомимого пахана, все так же яростно шлепающего ладонями по воде.

Как быстро летит время, когда его в обрез, и как оно мучительно медленно тянется, когда приходится ждать! Тем более одному, в незнакомом месте и неизвестно чего.

Уже часовая стрелка сползла за цифру "три", и беспорядочный шум на улице постепенно уступил место торопливым шагам, тихому разговору и лишь изредка воркующим звукам моторов автомобилей, стеснительно пробирающихся под окнами мирно почивающих обывателей. Часы тикали, я сидел, ждал и размышлял.

Спать не хотелось – благодаря науке выживания, преподанной Юнь Чунем. Однажды я бодрствовал около пяти суток, поддерживая энергетическую топку организма многочасовыми медитациями.

Сеитов… Что кроется за его жесткой реакцией на мое появление в Афинах? Почему на меня спустили всех псов, каких только можно сыскать в округе?

И что странно – все они профессионалы. А ведь Сеитов больше не работал в государственной системе, я точно знал.

Чего он испугался? И что за тайна кроется в никчемном отверженном, потерявшем память, из-за которого даже такой человек, как Попов, не обладающий истинным мужеством, пошел практически на верную смерть, лишь бы сообщить о его намерениях узнать о себе хоть что-то?

А может, это Зоя Искандеровна? Но он уверял, что обо мне ей вообще ничего не известно. И что в китайском ресторане она просто защищала своего шефа, так как тоже была профессионалом разведки.

Солгал? Или дурак? Но не настолько же, чтобы после предупреждения такой серьезной личности, как Бхагат Синг, не изолировать свою сотрудницу хотя бы на некоторое время, под любым предлогом, пока я не переговорю с Сеитовым.

Моя память… Почему она похожа на безжизненную мозаику, или, точнее, на старинную амфору, слепленную из кусочков, найденных в раскопе? Склеенная, малоправдоподобная, где вместо недостающих частей использовано папье-маше… и предназначенная лишь для музея, но ни в коей мере не для использования по назначению.

Почему в возвращающихся воспоминаниях я не вижу людей?! Только какие-то полустертые картинки, где суетятся безликие призраки, напоминающие упырей… и кровь, кровь… иногда вопли, звуки выстрелов… и снова кровь!

В каких уголках мозга искать мне заржавевший кран, чтобы открыть его и смыть эти кошмары? Чтобы в конце концов вспомнить хоть кого-то из близких или приятелей? Почему мне знакомы все понятия, известные современному человеку, каким образом на ум приходят иностранные языки, которые я, видимо, в той жизни знал?