– С едой все в порядке?

Я киваю.

– Ты почти не ешь.

Он шумно жует. От звуков, которые он издает, меня тошнит. В конце концов заставляю себя очистить тарелку, чтобы убедить его в своей признательности.

– Десерта, к сожалению, нет. Если ты не наелась, есть фрукты. Яблоки, груши, бананы.

– Я сыта. Спасибо.

Он улыбается мне:

– Помнишь, когда за тобой последний раз ухаживали, Салли?

– Я правда наелась…

– Ты говорила, что для тебя идеальный ланч – «Макдоналдс». Помнишь?

– Нет.

– Я сказал: «Ты же не считаешь, что гамбургеры из „Макдоналдса“ действительно вкусные?» А ты ответила: «По мне, так вкусней и быть не может, потому что это быстро и просто. Мне даже не надо вылезать из машины».

Моя фирменная глупая маленькая речь о любви к «Макдоналдсу». Я повторяла ее неоднократно самым разным людям.

– Помнишь, ты рассказывала, что когда Ник берется готовить, то на кухне воцаряется бедлам и ты потом часа два наводишь в ней порядок?

Моргаю, стряхивая слезинки.

– Со мной ты не будешь беспокоиться об уборке. – Широким взмахом руки он обводит окружающую стерильность: – Тут тебе не придется ничего делать.

– Когда мне можно позвонить детям?

Его лицо каменеет.

– Позже.

– Я хочу поговорить с ними.

– Еще даже не обеденное время. Они еще в садике.

– Можно позвонить Нику?

Он берет пистолет.

– Я же не показал тебе дом. Это, как ты уже догадалась, кухня. Обычно я ем здесь, но есть еще и столовая. Удобно, когда можно перекусить в разных местах, правда? Особенно если есть дети.

Я вглядываюсь в его лицо и понимаю, что он говорит серьезно. Похоже, убежден, что я здесь навсегда.

– У тебя есть дети?

Его лицо снова твердеет.

– Нет, – глядя в сторону, отвечает он.

Не сразу удается встать на ноги. Он притворяется, что не замечает, в каком я состоянии, пока водит меня по дому, взяв под руку. Время от времени восклицает: «Взбодрись!» – неубедительно заботливым голосом, словно мои мучения смущают его и он не знает, как реагировать.

Комната, в которой он меня запер, включена в тур. Туда он меня и ведет – после того, как заставил восхититься узкой столовой, выдержанной в бежевых тонах, повторяя: «Неужели тебе не нравится? По-моему, тебе не нравится» – и постукивая при этом пистолетом по бедру.

Он сообщает, что комната с полосатым ковром раньше была гаражом.

– Но есть второй гараж, – быстро добавляет он, решив, видимо, что меня волнует отсутствие места для автомобиля. – Двойной, отдельно от дома. Нам ведь не нужно два гаража, так что один мы решили превратить в детскую.

Он видит, что я ничего не понимаю, и добавляет:

– Не думай, пожалуйста, что я тебе не доверяю. Да, ты многого обо мне не знаешь, и я обязательно все расскажу, но сейчас важно только одно – ты, Салли. Меня интересуешь только ты. Но ты ведь не расстроишься, если я случайно упомяну о прошлом, правда?

– Нет.

Как хотелось бы вернуться в свое прошлое, предупредить себя, чтоб держалась от него подальше. Какая же я дура. Он явно сумасшедший. Почему я не заметила этого при первой встрече? Это мне наказание? Господи, он мне даже не особо нравился. Что, я до того хотела насладиться свободой, что не заметила ни одного признака безумия? Я могу потерять Ника, детей, всю свою жизнь только потому, что из всех мужчин в мире закрутила интрижку с этим психом.

Необходимо выбраться отсюда любой ценой.

– Покажи мне остальной дом, – прошу я.

Дважды повторять не приходится. Пока он шествует по комнатам, держа меня за руку, я оглядываюсь по сторонам в поисках чего-нибудь, чем можно его вырубить. На столике в гостиной подставка для писем из кованого железа, а рядом небольшая лампа. И то и другое вполне подходит, вот только он ни на секунду не спускает с меня глаз.

Гостиная – самая большая из комнат – заставлена неуклюжими креслами и диванами, обитыми «вытертой» коричневой кожей. Стены, не занятые книжными полками, – белые. Кажется, ни одного названия я не заметила, а ведь там десятки книг. На стене тоже что-то висит – в рамке, яркий постер с какой-то надписью, что-то про Эль-Сальвадор.

Нужно сосредоточиться. Если выберусь отсюда, придется описывать дом полиции.

Посреди лестницы он останавливается и говорит:

– Ты, наверное, заметила, что в гостиной нет телевизора. Телевизор в гостиной убивает беседу, но я могу купить для твоей комнаты, если хочешь.

Это не моя комната, мысленно кричу я. Это не мой дом.

Наверху шесть комнат, и двери пяти из них открыты. Он показывает мне каждую, но очень коротко. В первой спортивное оборудование: штанга, беговая дорожка, велотренажер, а еще стереосистема, вращающееся темно-вишневое кресло и две колонки – я таких громадных никогда в жизни не видела. Вторая комната – спальня, с бледно-голубыми стенами, голубым ковром, цвета морской волны занавесками с белым бордюром и двуспальной кроватью, застеленной голубым постельным бельем. На кровати два аккуратно сложенных голубых полотенца.

– Комната для гостей, – поясняет он. – Но мы называем ее голубой комнатой.

В следующей спальне все розовое и цветочное. Спальня маленькой девочки. Чувствую, что вот-вот потеряю сознание. У стены, рядом с детской кроватью, две кукольные кроватки и пластиковая кукольная ванна.

Мне удается бросить всего один короткий взгляд на главную спальню, прежде чем он утаскивает меня в самую маленькую из комнат наверху, в кладовку. Пол в ней покрыт темно-синим с белыми прожилками ковролином. Желтые стены, лампа под потолком, стол и очередные полки с книгами. Замечаю роман, который читала еще в университете, «Секретный агент» Джозефа Конрада. Он мне ужасно не понравился. Там есть и другие книги Конрада – восемь или девять, некоторых названий я не знаю: что-то там Альмаера.

В этой комнате что-то не так.

Руку сжимает кольцом боли, и он буквально выдергивает меня в коридор. Я увидела что-то важное? На что именно я смотрела?

Он тащит меня к шестой двери, единственной закрытой. Дергает ручку.

– Заперто, видишь? Сантехника не работает, а я не хочу потопа.

Замок выглядит абсолютно новым. Когда он его повесил?

– Пойдем, покажу тебе ванную, которой ты можешь пользоваться.

Он ведет меня вниз, наставив пистолет: я чувствую его спиной.

На полпути я теряю равновесие и падаю, ударяясь о перила.

– Осторожней! – вскрикивает он. В голосе паника. Он что, воображает, будто заботится обо мне? Оправдывает себя таким образом?