– Здесь нет водопоя, – ответил он вполголоса. – За полдня мы не увидели ни одного животного крупней лисы. Если бы здесь водились лисы.

– Тогда что же вас держит? – с интересом осведомился геолог. – Я-то найду образцов под ногами, хотя бы в подтверждение принципу актуализма. А вам бы, может, стоило наверх подняться, оттуда равнина видна.

– За эти полдня, – отозвался Никольский, – я уже дважды переосмыслил свое понимание здешнего животного мира. Неохота останавливаться.

– Просветите тогда уж и меня, – предложил Обручев, присаживаясь на выломившийся из стены родникового колодца кусок рыжего кремнистого туфа.

– Осторожно! – вскрикнул Никольский. – Замрите!

– Что случилось? – встревожился геолог, застыв в неудобной позе.

Зоолог ловко смахнул веткой что-то, лежавшее совсем рядом с опиравшейся о камень рукой старого ученого.

– Эти твари очень больно кусаются, – объяснил он. – Вроде бы не ядовиты, но… было крайне неприятно.

– Мне, – веско промолвил Черников. – Она меня укусила.

Обручев вгляделся. За пол-аршина от свисавшей с камня полы шинели перебирало передними лапками насекомое невыносимо омерзительного вида.

– Экая пакость! – помимо воли вырвалось у геолога. – Таракан, что ли?

Для прусака существо определенно было крупновато: с большой палец. Приплюснутое, длинноногое, оно вполне уместно выглядело бы на бробдингнегской кухне, если бы не передние лапы – вытянутые и когтистые. Они не касались земли и хищно трепетали на весу на пару с длинными, хрупкими усами. Из-под жильчатых крыльев проглядывало блеклое жирное брюхо.

– Не совсем, – отозвался Никольский. – Похоже, что это общий предок тараканов и богомолов. Хватает добычу передними лапами и тащит в рот. Челюсти у него – дай боже.

– Переходная форма? – переспросил Обручев.

Зоолог с детской непосредственностью пошевелил насекомое палочкой. Тварь зашипела – Обручев дернулся от неожиданности – и цапнула палочку когтями.

– Или очередное природное меккано, – ответил он. – По всем признакам это новокрылое насекомое. При этом туловище и особенно проторакс у него совершенно тараканьи, передние ноги – почти богомольские, а сзади… видите?

– Жало? – предположил Обручев, близоруко прищурясь.

– Яйцеклад, – поправил Никольский. – Вообще-то у тараканов и богомолов нет яйцеклада. Примитивная черта? Или очередной кусочек головоломки, который природе некуда было пристроить?

– Природа, – ответил геолог, – расточительна. Лишние куски головоломки она выбрасывает. Так что вы хотели мне показать отсюда?

– Гляньте на берег, – предложил Никольский. – Нет, не в эту сторону. Вон туда, где родник впадает в пруд: там каменистая отмель.

В первый момент Обручеву показалось, что он и видит отмель. Потом камни пошевелились, и образ сложился.

– Я же сказал, что природа расточительна, – вполголоса ответил он. – Меня уже почти не удивляет это мотовство.

– Меня удивляет не то, какая их там уйма, – проговорил зоолог задумчиво. – Греются в теплой воде… хоть голыми руками их бери. Вы не узнаете этих ящериц?

На взгляд Обручева, ящерицы были совершенно непримечательные. Крупные – в руку длиной, покрытые крупной грубой чешуей кирпичного цвета, совершенно сливавшейся с прудовой грязью.

– На варанов похожи немного, – предположил он.

– Владимир Афанасьевич! Ну какие же вараны? На спину смотрите, на плечи.

– О черт!.. – выдохнул геолог.

– Вот-вот, – подтвердил Никольский с мрачным довольством. – Должно быть, прошлогодний выводок. Рептилии продолжают расти всю жизнь.

– И я буду удивлен, если хоть одна из этого множества достигнет размеров нашей Кати, – довершил его мысль Обручев. – Стратегия трески: оставить множество потомков – хоть один да доживет до зрелых лет.

– Иначе они не могут, – парировал зоолог. – Млекопитающие растут быстро. Птицы растут быстро. Рептилии – нет. Они не могут ухаживать за потомством, пока то не повзрослеет: на это уйдет не один год.

– Но динозавры – не вполне рептилии, – напомнил его старший товарищ. – Тератавр, очевидно, ближе к ящерам. А стимфалиды? Или «петухи». К птицам?

– Возможно, – с неохотой признал Никольский. – Или, как все в этом биологическом чистилище, совмещают черты тех и других.

– По крайней мере, – попытался сменить тему геолог, – мы не найдем того разнообразия животных видов, которого ожидали. Разные этапы роста одних и тех же существ – да хоть тератавров – отличаются, выходит, не меньше, чем гусеница и бабочка. Они питаются иначе и по-другому себя ведут, занимают разные… как бы это выразиться… ниши. Да, ниши в природном порядке.

– Может, «черные петухи» – это молодь стимфалид? – предположил Обручев и сам же ответил: – Да нет, глупость какая. Не может такого быть.

– Не может, – согласился зоолог. – Но мы видели стада титанов одного размера: надо предполагать, это возрастные группы. Мы видим массу молодых тератавров – и гораздо меньше взрослых особей. Все сходится. Они гибнут в нежном возрасте сотнями, и лишь единицы доживают до взрослых лет.

Он вздохнул.

– Начинаешь по-иному смотреть на мир, правда? Если не задумываться, то здесь очень красиво.

Обручев поднял взгляд. По другую сторону пруда высилось гигантское дерево уже виденной издалека породы – покрытое алой молодой листвой. Зрелище это навевало мысли об опиумных грезах, хотя на высоких ветвях виднелись старые листья более привычного оттенка. Ствол был непропорционально толст: спили лесного великана – и на пне можно было бы танцевать. На кончиках ветвей болтались тугие, иссиня-зеленые шишки. По гладкой, коричнево-серой коре вились глубокие трещины, отблескивающие смолой.

Великанские эти деревья росли поодиночке. Над родником склоняли ветви здешние почти-лиственницы, обрастающие нежно-зеленой широкой хвоей, похожей на серпантин. От них несло канифолью и чем-то еще – незнакомым, химическим. Не сразу геолог вспомнил: так пахло от динозавров.

– Птицы поют, – вздохнул он. – Как дома…

– Ну что вы! – усмехнулся зоолог. – Владимир Афанасьевич, какие же тут птицы? Вон, приглядитесь, экий красавец.

Он указал на низкую ветку. В развилке угнездилось невообразимое существо, поглядывавшее на людей живыми черными глазками. Пожалуй, если бы кому-то пришло в голову скрестить чихуа-хуа с вороной, а полученное извращение естества отдать на растерзание восторженной юнице с кружавчиками и флердоранжем в голове… нет, даже тогда не удалось бы добиться достаточной степени несуразного уродства. Расцветка у существа была абсолютно дикарская, начиная с ярко-оранжевых полос по щекам и вдоль крыльев и кончая грудью в черные по белому горохи. А вместо длинного хвоста-балансира на гузке у нее торчали шесть длинных… в первый момент Обручеву показалось, что перьев, но потом тварь шевельнулась, и видно стало, что нет – то были тонкие роговые пластины, наподобие тех, что росли у стимфалид вдоль крылапы. Полупрозрачные, они играли на солнце перламутром, то складываясь наподобие веера, то раскрываясь.