Смущенный тем, что говорил во сне, и собственной сентиментальностью, которую этот сон всегда будил в нем, Хафф сел и свесил ноги с кровати.

– Я всего лишь вздремнул.

– Вздремнул? – со смехом переспросил Крис. – Мы решили, что ты впал в кому. Я думал, что тебя уже не добужусь. И потом, ты что-то бормотал во сне. Что-то насчет того, что фамилию произнесли неправильно. Что тебе снилось?

– Черт меня побери, не помню, – солгал Хафф.

– Мы приехали, чтобы помочь вам собраться, – сказал Бек, – но похоже, мы опоздали.

Хафф оделся и собрался на рассвете. Он был не из тех, кто любит валяться в постели, и пребывание в больнице не изменило его привычек.

– Я готов.

– А нам-то как не терпится от тебя избавиться. – В палату вбежал доктор Кэроу, полы его халата развевались как паруса. – Персонал уже устал от тебя.

– Меня выписали! Слава богу! Мне давно уже надо было заняться делами, а не валяться тут, бездельничая.

– Даже не думай о делах, Хафф. Ты едешь домой, – сказал доктор.

– Я нужен на заводе.

– Тебе необходимо еще отдохнуть, прежде чем ты снова вернешься к обычной жизни.

– Чушь собачья. Я и так потерял тут три дня.

В конце концов врач и пациент пришли к соглашению. Хафф поедет домой и отдохнет, а утром, если он будет себя хорошо чувствовать, он сможет на несколько часов поехать на завод. К прежнему расписанию он должен будет возвратиться постепенно. Разумеется, пылкий спор Хаффа и доктора Кэроу был лишь представлением, рассчитанным на Бека и Криса.

Кэроу, этот сукин сын, не хуже Аль Пачино справлялся с ролью заботливого и внимательного врача. Он был готов немедленно разрешить Хаффу приступить к работе, стоило тому расплатиться с ним наличными за участие и помощь в этом спектакле.

Терпение Хаффа было на пределе, потому что пришлось ждать, пока заполнят кучу бумаг, да еще из здания пришлось выехать в инвалидном кресле. К тому времени, как Крис и Бек доставили его домой, он уже едва сдерживался.

– Отец опаснее змеи, – предупредил Крис Селму, – будь осторожна.

Не обращая внимания на предостережение, экономка засуетилась вокруг Хаффа, устроила его в бильярдной со стаканом чая со льдом, укрыла пледом ноги, который он тут же сбросил и завопил:

– Я не какой-нибудь чертов инвалид, да и за окном жара! Если ты не хочешь вылететь за дверь завтра же, не вздумай снова усаживать меня в кресло и укутывать одеялом!

– Я не глухая, так что незачем так орать. И придержите язык, кстати. – Со свойственным ей царственным видом Селма подобрала плед и аккуратно сложила его. – Что приготовить на обед?

– Жареных цыплят.

– Вы получите рыбу на гриле и приготовленные на пару овощи.

Расквитавшись с хозяином за грубость, экономка вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.

– Только Селма не боится спорить с тобой, – заметил Крис с другого конца бильярдной. Он бросал маленькие стрелы в цель, но без всякого энтузиазма.

Бек уселся на диване, демонстрируя невмешательство в семейные разборки.

Хафф поднес спичку к сигарете.

– У вас очень плохо получается.

– Что плохо получается? – спросил Бек.

– Делать вид, как будто вас ничего не беспокоит. – Хафф с явным удовольствием затянулся. – К черту этот цирк, рассказывайте, что происходит.

– Доктор Кэроу запретил тебе курить, – напомнил Крис.

– Да пошел он, – отмахнулся Хойл-старший. – Не смей менять тему разговора, – приказал он сыну. – Я хочу знать, что происходит. Так кто из вас мне расскажет?

Крис занял место на свободном диване.

– Уэйн Скотт снова действует нам на нервы, – сказал он.

– Что на этот раз?

– Детектив все еще прощупывает почву, – пояснил Бек, – но все его действия направлены против Криса.

Хафф молчал. Он вдруг подумал о том, что хотел бы, чтобы такой вот дотошный детектив оказался рядом с ним в тот момент, когда хладнокровно убили его отца. Никто тогда даже спрашивать не стал, как случилось, что у человека расколот череп. Хафф сомневался, что отца похоронили, а не отправили в университетский морг.

Самого Хаффа отвезли в тюрьму, чтобы он там переночевал, потому что мистер Хамфри и полицейский не знали, что с ним делать. Мистер Хамфри сказал, что его жена не перенесет, если он привезет мальчишку к себе домой.

– У него наверняка в волосах насекомые. Лиза просто оторвет мне голову, если наши ребятишки тоже завшивеют.

В ту ночь, пока Хафф плакал на тюремной койке, он слышал, как один полицейский говорил тому, кого приставили наблюдать за ним, что это жена мистера Хамфри взяла пресловутую коробку с деньгами, которую так и не нашли в их с отцом лачуге.

– В магазине устроили распродажу тканей, ей не хватило наличных, вот миссис Хамфри и заглянула в офис мужа, чтобы взять деньги. Но, конечно же, ему ничего об этом не сказала.

– Ну ничего себе, – присвистнул полицейский.

На следующее утро Хаффу дали на завтрак печенье и сандвич, полицейский велел ему сидеть тихо и никому не мешать.

Так Хафф и сидел до тех пор, пока не пришел тощий мужчина в очках в металлической оправе. Мистер Дрисколл сказал Хаффу, что отвезет его в приют. По дороге туда он спросил:

– Ты ведь не доставишь мне неприятностей, а, парень?

Дрисколл даже не представлял, какой ад обрушится на его голову и на заведение, которым он руководил. Дрисколлу останется лишь проклинать тот день, когда он взял юного Хаффа Хойла из тюрьмы.

Следующие пять лет Хафф прожил, вернее, просуществовал, в приюте для сирот. Им управляли люди с именем божьим на устах, но готовые любого отлупить кожаной плеткой за один косой взгляд в их сторону. Именно так смотрел на них Хафф Хойл.

Он сбежал, когда ему исполнилось тринадцать. Хафф сожалел только об одном: ублюдок Дрисколл так и не узнал, что это Хафф убил его. Следовало бы разбудить Дрисколла и дать шанс надеть очки и только потом придушить его подушкой.

С мистером Хамфри он не повторил этой ошибки. Хафф удостоверился в том, что убийца его отца увидел его и услышал имя, которое Хафф прошептал ему на ухо, прежде чем зарезать его в собственной постели, пока его жирная жена храпела рядом на двуспальной кровати.

А полицейского ему не пришлось убивать. Хафф порасспросил жителей городка и выяснил, что тот вмешался в перепалку двух негров, поссорившихся из-за охотничьей собаки. У одного из спорщиков при себе оказался нож, которым он и вспорол полицейскому брюхо. Как говорили, тот страшно вопил, умирая.

С той ночи, когда погиб его отец, Хафф оставался невысокого мнения о служителях закона. За всю жизнь у него не было повода изменить его.