Миа смотрит на меня так презрительно, что я готова схватить ее и трясти, пока не признается, не извинится. От греха подальше делаю шаг назад.

– Да ты что! Не брала я твоих дурацких драгоценностей. Это подарок.

– Подарок?

Она смущенно моргает и отводит глаза.

– Да, от папы. Я ее не носила – слишком тяжелая. Ненавижу золото. Я думала, она потерялась.

– Это мамино колье. Твоему отцу оно никогда не принадлежало. Зачем вдруг такой подарок?

– Чтобы я его простила, – шепчет Миа.

– За что? За то, что он сделал? – слова даются мне с большим трудом.

Дочь прикрывает глаза и вдруг с опаской оборачивается, словно Патрик может услышать.

Где мои таблетки? Я бы сейчас проглотила целую пригоршню. Закрыть глаза, заткнуть уши. В дверном проеме Миа кажется совсем девочкой. В такие минуты, избегая ссор, мы обычно расходимся в разные стороны. Но сейчас я не двигаюсь с места.

– Отец спрашивал меня, куда ты ходишь, с кем разговариваешь. Велел, если увижу в городе, за тобой последить. – Девочка вынимает из кармана мятую двадцатифунтовую банкноту. – Вот за что он дает мне деньги.

Сглатываю подступивший к горлу комок и пытаюсь вспомнить, где я бывала и что потом врала.

– Теперь это неважно. Я уже собрала чемодан. Мы уезжаем, уезжаем вдвоем.

– Недавно, когда тебя не было дома… – Дочь подходит совсем близко, кладет мне голову на плечо, проводит пальцем по четырем круглым пурпурным синякам, которые оставил на моей руке Патрик. – Ой, мам, что я натворила.

Целую свою маленькую девочку в лоб, глажу ее по волосам. Анна права: я сама во всем виновата. Я должна была уйти раньше, должна была что-нибудь придумать.

– Он опять приходил ко мне в комнату, – говорит Миа. Моя рука застывает у нее на голове. – Он был пьяный, – шепчет девочка. Обнимаю ее крепче и закрываю глаза. – Когда он подошел, я почувствовала запах виски. Отец был пьян, бормотал что-то бессвязное, я испугалась, а он все расспрашивал, куда ты ходишь, что делаешь…

Миа плачет. Прижав ее к своей груди, словно убаюкивая, раскачиваюсь вместе с ней из стороны в сторону, успокаиваю, бальзамом слов пытаясь залечить раны, шепчу, что теперь все будет хорошо. Чтобы унять дрожь в собственном теле, обнимаю дочь еще крепче.

– Папа был пьяный, я ничего не хотела ему говорить, но я видела тебя с тем мужчиной и в кафе, и в галерее. А в витрине твои работы. И лицо у тебя было такое… Счастливое. И волосы причесаны. Я испугалась, что ты уйдешь, а нас оставишь. И все рассказала. Рассказала и про выставку, и что видела тебя с другим. Рассказала все.

Холодею. Патрик вспомнит тот набросок – Бена, пойдет на выставку, узнает его и… Нет, я ехать с детьми не могу. Если уеду, Патрик бросится вдогонку, явится прямо к моей старой подруге. Разгневанный, взбешенный, он способен…

– Миа, скорее на вокзал, садись в поезд и оставайся у Кэролайн, пока я не позвоню и не сообщу, что тебе ничего не угрожает.

– Мам, тебе нельзя здесь оставаться.

– Обо мне не беспокойся. Я приеду позже, когда буду знать: вы с Джо в безопасности.

Миа трясет головой, словно в приступе боли, обхватывает руками живот.

– Нет, ты должна уехать, нельзя, чтобы отец… Ты знаешь, что он сделает? Он совсем слетит с катушек, он не сможет остановиться, он… – захлебывается словами Миа. – Мама, ты не все знаешь, не все.

– А чего я не знаю?

– В старом доме, когда ты наглоталась таблеток, – шепчет Миа, а я из-за шума в ушах почти не разбираю слов, – на большой перемене я пришла за физкультурной формой, а там отец. Стоял перед домом неподвижно, я подумала, может, забыл ключи, хотела что-то сказать, но папа вдруг вошел в дверь. Это было так странно, и я не стала заходить, меня что-то насторожило.

Хлопает дверь автомобиля.

– Я не вошла, – спешит договорить Миа, – я вернулась в школу. Позже, хотя отец должен был быть на работе, он приехал за нами. И дома мы нашли тебя. Уже потом, когда я у него спросила, папа сказал, что я ошиблась, что днем он не приходил. Но на самом деле он там был.

– Я тебе верю, – шепчу непослушными губами, а на языке ощущаю горечь пилюль.

– Мам, я так боялась, – говорит Миа с полными слез глазами, – боялась, что ты уйдешь и не захочешь взять меня с собой.

– Ну, что ты…

– У тебя был Джо. Джо и твоя живопись. Вы все время говорили об этой проклятой живописи, а я была папиной дочкой. Я подумала: если ничего тебе не скажу, все останется по-прежнему. Но вышло вот как. Мы переехали сюда, и папа… Отца у меня больше нет.

Слышу, как во входной двери поворачивается ключ.

– Это отец давал тебе таблетки? – шепчет Миа.

Я киваю.

– Уходи, уходи через черный ход, через сад. Уходи немедленно.

– Не могу. Папа меня не выпустит.

– Хорошо, я спущусь, встречу его, отвлеку, уведу в кухню.

– А сама? – плачет Миа. – Что будешь делать ты? Скажешь, что хочешь от него уйти?

– Нет, не скажу. Я… что-нибудь придумаю, пока не знаю. – Беру ее в охапку. Так я обнимала дочь, когда она была маленькая. Она прижимается ко мне. – Клянусь тебе, я все устрою, все будет хорошо. Ты мое солнышко, моя девочка. Я приеду, заберу тебя, и все у нас будет хорошо.

Миа пытается еще что-то сказать, но я не слушаю и, вытолкнув ее из комнаты, шепчу:

– Беги! Я скоро приеду.

Сара

Осторожно, то и дело останавливаясь, спускаюсь вниз. Я слышала – Патрик вошел, но свет не горит, а на ветру, раскачиваясь, скрипит дверь. Подталкиваю дочь к выходу. Она упирается, пятится назад, но я держу ее за рукав. Почему дверь открыта? Может, вслед за Патриком в дом проник посторонний? Оглядываю улицу – никого. Так и подмывает убежать прямо сейчас, вместе с Миа.

– Сара? – Услышав голос мужа, я отпускаю ее руку.

Дочь уходит. Только тогда, натянув фальшивую улыбку, я оборачиваюсь, но у Патрика такой ужасный вид, что я не в силах ее удержать.

– Куда это Миа отправилась? – шепчет он из неосвещенного холла.

Отступаю на шаг. Дверь еще открыта, можно убежать.

Из темноты появляется муж.

– Никуда, – говорю и слышу: он смеется.

Меня бросает в дрожь. Не нравится мне этот смех. Мне вообще все здесь не нравится, но делать нечего – надо возвращаться в дом.

– Сара, я уж начал волноваться, подумал, что ты меня бросила.

– Как прошла встреча?

– Очень быстро. Раз – и готово. Меня уволили.

– Патрик…

– Сказали, что допускаю слишком много ошибок, забываю о назначенных встречах, без уважительной причины не выхожу на работу. Что, мол, меня уже предупреждали. С горя я пошел в паб и за стаканом стал размышлять, как нам жить дальше, и вдруг… Вдруг захотел увидеть тебя.