Ника сделал мне изумительный подарок – сережки и кольцо с александритом. Он мне раньше никогда не дарил украшений, вообще редко что дарил, был не слишком сентиментальным. Я всегда носила одни и те же сережки в форме золотых веточек, которые мне купили когда-то бабушка с дедушкой.

Александрит же постоянно менял цвет – он был то дымчато-фиолетовым, то темно-голубым, то густо-зеленым, в зависимости от освещения. Это было удивительно. И похоже на наши с Никой отношения. Никогда не бывает одинаково и всегда прекрасно – для меня. Так мне казалось в те дни, потому что все плохое тут же забылось. Ника был рядом. Ника меня любил. Ника был только мой и больше ничей. Он звонил каждые полчаса, шутил, спрашивал о какой-то ерунде. Он подарил мне мобильный телефон и звонил, звонил, был все время рядом со мной.

Бедный Вовка приехал как-то, попал удачно в тот момент, когда я была одна и не собиралась к Нике, решила побыть дома, мне надо было учить слова новой роли.

– Катюша, можно я зайду? – Вовка нерешительно стоял под дверью.

– Ну что мне с тобой делать, заходи! – Я впустила своего незадачливого друга в квартиру.

– Если ты скажешь – жди, я буду ждать, понимаешь? Сколько угодно. Только скажи так.

– Вов, а тебе своей единственной жизни не жалко?

– Нет. – Вовка смотрел на меня с надеждой и любовью.

– А если я скажу «не жди»?

– Все равно буду ждать.

– Зачем тогда просишь сказать меня то, что я не могу…

– Катюша… – быстро прервал меня Вовка.

– Я чаю налью, – сказала я, чтобы разрядить обстановку. Ну невозможно так.

За что он меня любит? За то, что я его не люблю? Или это так же необъяснимо, как моя любовь к Сташкевичу? Вот совпадают у него со мной какие-то поля, и все. И его влечет ко мне, вопреки разуму. А у меня – не совпадают.

– Не говори сразу «нет», Катюша… – Вовка поплелся за мной на кухню. Встал в дверях, почти доставая до притолоки. – Давай еще раз попробуем. Ты только скажи…

– Что сказать, Вов? – Ну как тут что скажешь, когда человек смотрит на меня с такой надеждой. И я отлично понимаю его чувства, а помочь не могу. – Ты же взрослый человек…

– Его любишь, да? А меня – нет? Чем он лучше меня, скажи?

– Вовка… – Я даже засмеялась. – Ну как это объяснить! Я не знаю. Может быть, мне нужно от него ребенка родить, поэтому я так его люблю. Просится будущий ребенок на свет. Его еще нет, но есть его образ – где-то в мировом эфире. Может быть так?

Вовка от отчаяния даже попытался рукой закрыть мне рот.

– Нет! Только не это, не надо, пожалуйста… Хо-тя… – Вовка осторожно взял мое лицо обеими руками. – Слушай, а может быть… ты от него родишь, а будешь жить со мной? А? Давай?

– Ты вообще с ума сошел! – Я осторожно освободилась от его нервных объятий. – Ты что говоришь?

– Так если это какая-то загадочная программа продолжения рода, и ты любишь его и любишь, вопреки всему. Он бросает тебя, мучает, а ты любишь. Может, это правда – насчет ребенка? А мне ты потом еще родишь… Двоих! Или троих…

– Так, знаешь что, дружок… Иди домой. Ты помирился со своей девушкой? Объяснил ей, почему уходил?

– Я не буду говорить об этом, Катя, – устало сказал Вовка, тут же потухнув, и сам отступил от меня. – Ладно, я пойду. Не слушай меня, я ерунду говорю. Голову теряю, когда тебя вижу. Кать, может быть, и у меня – программа? Может быть, и у меня ребенок живет в мировом эфире и просится на свет?

– Нет! – засмеялась я. – Это только у женщины может быть. Программа продолжения рода человеческого – у женщин. Мужчина – носитель недостающего гена. Тупой и настойчивый.

– Ладно. Я пошел. Прости меня.

– За что, Вов?

– За то, что я привязался к тебе так. За любовь прости. Тебе же она не нужна.

Я не знала, что утешительного сказать, и промолчала.

Вовка от дверей уже неожиданно повернулся, шагнул ко мне, судорожно обнял меня.

– Все, Катя, все, ухожу. Все, в последний раз…

Вовка так целовал меня, что я поверила, что все это было в последний раз. Так целуют или в первый, или в последний раз. Его горячие поцелуи, бред, который он мне шептал, обещания умереть без меня, его привычная уже близость… Как-то так вышло. Я подумала, что Вовке так будет легче со мной расстаться. Я не считала это изменой Нике. Мне казалось, я обязана Вовке – за его долгую, верную и безнадежную любовь.

В какой-то момент у меня даже мелькнула мысль – не преувеличиваю ли я смысл Никиты в своей жизни? Может быть, я просто привыкла к нему, ведь он был моим единственным мужчиной столько лет? А сейчас я начинаю привыкать и к Вовке… С той лишь разницей, что от Никиты – в душе одна мука, а Вовка приходит ко мне с теплом и любовью… Но я вовремя прогнала эту мысль. Это мысль-провокатор. Моя любовь к Никите – это высшая ценность моей собственной жизни, и никакой Вовка ее у меня не отнимет. С чем бы он ко мне ни приходил.

– Все, Вова, это был последний раз, прощай! – сказала я, подталкивая своего друга к выходу. – Постарайся быть счастливым без меня!

Вовка смотрел на меня как обманутый ребенок. Ну смешно, в самом деле.

– Вов, ты взрослый человек или нет? Что ты так смотришь? Я тебе ничего не обещала.

– Да, – сказал Вовка. – Прощай, Катя.

Я засмеялась.

– Пьеса у нас как называется? Эдмон Ростан, «Последняя встреча»?

– Нет у Ростана такой пьесы, – трагически прошептал Вовка. – Зря я тебя, Катя, встретил.

– Ну вот и договорились, – развела я руками. – Это вместо благодарности? У меня, кстати, у самой душа разорванная, так что друзья по несчастью.

– Катя… – Вовка рванулся было опять ко мне, схватил за плечи, обнял.

– Все, все, иди, пожалуйста, – расцепила я его объятья, – жизнь длинная. Не на войну уходишь, что ты, в самом деле! Возьми себя в руки. Иди, живи и будь счастлив.

– А ты, Катя?

– Я тоже попробую быть счастливой, Вов, если получится.

Когда Вовка ушел, я, не знаю почему, вспомнила одни наши гастроли. Вовка тогда только ходил вокруг меня кругами, поглядывая издалека влюбленными глазами, а если и заглядывал ко мне в гримерку, то по очень серьезному делу – попросить пройти с ним текст или поправить ему шарф, который он не умел ровно завязать, или еще что-то придумывал, так что я не могла отказаться.

Ника, размещавший актеров в гостинице, поселил меня с новенькой костюмершей, тихой, доброй Женечкой, которая собиралась поступать в педагогический институт, не поступив в прошлом и позапрошлом году в литературный. Моя комната была ровно под его номером, который он делил с Вовкой. Почему-то он выбрал себе в товарищи именно Вовку. Знал ли Никита, что тот влюблен в меня? Говорили ли они обо мне? Спросить мне было неудобно.