Затем сложная мелодия резко упростилась. Темы второго плана исчезли, и в бесконечной тишине раздалась серия коротких, четких ударов: один, затем два, три, четыре… А затем один, четыре, девять и шестнадцать… далее следовали все более сложные серии.

– Это, вероятно, символизирует возникновение математики и абстрактного мышления, – предположил кто-то.

Потом музыка сделалась еще более странной. Отдельные фразы из двух и трех нот на скрипке одинаковой высоты, но разной продолжительности звучания; затем глиссандо, повышение, понижение, а затем снова повышение. Политики внимательно слушали, и когда президент Греции сказал: «Это… похоже на описание основных геометрических фигур», у всех сразу же возникло ощущение, что они наблюдают за треугольниками и прямоугольниками, проносящимися в пустом пространстве. Хроматические переходы наводили на мысли об округлых объектах, овалах и идеальных кругах… Мелодия медленно менялась по мере того, как отдельные ноты, разделенные паузами, переходили в отрезки хроматической гаммы, но прежнее впечатление плавающих геометрических фигур осталось, только теперь они плавали по воде и их правильные поначалу формы искажались…

– Раскрытие тайны времени, – сказал еще кто-то.

Следующая часть началась с ровного ритмического боя, который повторялся циклами, сходными с дневным-ночным ритмом пульсара. Музыка, казалось, совсем прекратилась, остался только бой, эхом отдававшийся в тишине, но вскоре к нему присоединилась другая партия ударных, чуть более быстрая. Затем добавлялись все новые и новые ударные в разных ритмах, пока наконец все не слилось в великолепное тутти. Но на временной оси музыка была постоянной, как огромная плоская стена звука.

Как ни удивительно, их интерпретация этой части оказалась единодушной: «Работа гигантской машины».

А потом вступила новая нежная мелодия: хрустальный звон, изменчивый и сказочный, который контрастировал с глухой стеной, служившей для нее фоном, словно серебряная фея запорхала над огромной машиной. Эта крошечная капля мощного катализатора вызвала в железном мире удивительную реакцию: постоянный ритм начал сбиваться, а валы и шестеренки машины стали ощущаться мягкими и резиновыми, пока весь хор не сделался легким и воздушным, как песенка феи.

Слушатели тут же принялись обсуждать новый музыкальный поворот.

– Машина обрела интеллект!

– Я считаю, что машины становятся все ближе к своим создателям.

Между тем в симфонии солнечной музыки началась новая часть, самая сложная по композиции и самая трудная для понимания. Сначала фортепианный голос одиноко сыграл мелодию, которую затем подхватила и продолжила непрерывно увеличивающаяся группа инструментов. Мелодия развивалась циклично, усложняясь с каждым разом.

Когда тема повторилась несколько раз, председатель Китая сказал:

– Я представляю это так: мыслитель стоит на острове в море, созерцая космос. Камера отъезжает назад, фигура мыслителя в кадре постепенно уменьшается, и когда в поле зрения оказывается весь остров, он уже представляется не более чем песчинкой. Камера, между тем, выходит за пределы атмосферы, и сам остров все уменьшается, и теперь в кадре вся планета, а остров – всего лишь пятнышко на ней. По мере того как камера удаляется в космос, в кадр вплывает вся планетная система, а затем видна только звезда, одинокий сияющий бильярдный шар на фоне черного как смоль неба, и теперь уже планета океанов превратилась в песчинку…

Президент США, внимательно слушавший его, поспешил развить образ:

– …Камера удаляется со скоростью света, и вдруг оказывается, что то, что в нашей системе величин представляется огромным и безграничным космосом, – всего лишь сверкающая звездная пыль, и когда в кадр попадает вся галактика, то звезда и ее планетная система вовсе не видны, даже как песчинка. А камера продолжает удаляться на невообразимые расстояния, и в кадре оказывается скопление галактик. Мы все так же видим сверкающую пыль, но теперь каждая из пылинок уже не звезда, а галактика…

– …И нашу галактику тоже уже не разглядеть, – подхватил Генеральный секретарь. – Но где же конец?

Публика снова погрузилась в музыку, явно приближавшуюся к кульминации. Могучий разум музыканта вывел космическую камеру за пределы известного пространства, так что в кадре оказалась вся Вселенная, а скопление галактик Млечного Пути превратилось в пылинку. Слушатели напряженно ждали финала, но тутти оркестра внезапно оборвалось, оставив после себя только одинокое фортепиано (а может быть, и не фортепиано, а что-то похожее) – далекий и пустой звук.

– Возвращение к мыслителю на острове? – спросил кто-то.

Клайдерман покачал головой:

– Нет, мелодия совсем другая.

Тут снова мощно вступил космический хор, но почти сразу стих, сменившись соло фортепиано, которое довольно долго чередовало две мелодии.

Клайдерман внимательно слушал, и вдруг его осенило:

– Фортепиано играет обращенную тему оркестра!

Президент США кивнул.

– Пожалуй, точнее будет сказать, не «обращенная», а «отраженная». Космическое зеркало.

Произведение определенно приблизилось к развязке, и теперь отраженная мелодия в исполнении фортепиано звучала на фоне оркестра, заметно отставая от него, но тем не менее образуя изумительную гармонию.

Председатель Китая сказал:

– Это напоминает «серебряный» стиль архитектуры середины ХХ века, когда здания стали полностью покрывать зеркалами, чтобы избежать воздействия на окружающую среду. Считалось, что отражения позволяют достичь гармонии с окружающим миром, а также способствовать самовыражению.

– Да, – задумчиво ответил Генеральный секретарь. – Достигнув определенного уровня, цивилизация способна проявить себя через отражение в космосе.

Фортепиано резко переключилось на неотраженную тему и теперь играло в унисон с оркестром. Солнечная симфония завершилась.

Ода «К радости»

– Изумительный концерт, – сказало зеркало, которое, как оказалось, вовсе не улетело, а лишь повернулось так, что земляне не могли его видеть. – Благодарю всех, кто слушал музыку. А теперь мне пора уходить.

– Погодите! – вдруг воскликнул Клайдерман. – У нас есть просьба. Не могли бы вы сыграть на Солнце одно человеческое музыкальное произведение?

– Могу. И какое же?

Мировые лидеры задумались и стали переглядываться.

– Может быть, «Симфонию судьбы»[16] Бетховена? – предложил канцлер Германии.

– Нет, не надо «Судьбу», – возразил президент США. – Давно доказано, что человечество не в состоянии противостоять судьбе. Наше достоинство в том, что, даже зная, что судьбе противостоять невозможно и смерть все равно рано или поздно победит, мы все равно посвящаем отведенный нам ограниченный срок созданию прекрасного.

– В таком случае «Ода “К радости”», – сказал китайский председатель.

– Пойте все, – сказало зеркало. – А я подключу Солнце, чтобы передать вашу песню во Вселенную. Уверяю вас, звук будет отличным!

И более двухсот голосов запели Бетховенскую «Оду “К радости”»[17]. Их песня через зеркало попадала на Солнце, которое снова запульсировало, рассылая во все пределы космоса мощные электромагнитные волны.

…

Радость, пламя неземное,

Райский дух, слетевший к нам,

Опьяненные тобою,

Мы вошли в твой светлый храм.

Ты сближаешь без усилья

Всех разрозненных враждой,

Там, где ты раскинешь крылья,