Конечно, в Ежиках, на усадьбе Кузнеца, которую Леха охранял от соседских кур и бродячих кобелей (благо больше охранять ее было не от кого), спать на голой земле ему не пришлось. В его распоряжении находился топчан, застеленный каким-то провонявшим соляркой тряпьем. Насколько понял Леха, на этой собачьей подстилке раньше ночевал сам Кузнец, которого что-то нигде не было видно. Горбатый Гаркун на вопрос о хозяине туманно ответил, что тот «укатил развеяться», но куда именно укатил и когда намерен вернуться, уточнять не стал. Впрочем, Лехе на это было в высшей степени начхать – нет и не надо.

Потом куда-то пропал Мышляев, а потом и очкарик Заболотный, который целыми днями что-то такое варил за плотно закрытыми и запертыми на засов дверями, смылся в город на рейсовом автобусе, прихватив с собой Гаркуна.

Леха остался один, как перст, на целых четыре дня. В принципе, это было не так уж плохо, поскольку деньги шли, работы никакой не предвиделось, а рожи Мышляева и его друзей-приятелей уже успели примелькаться до тошноты.

Леха-Лоха не был знаком с мудрым утверждением кого-то из великих мыслителей прошлого, гласившим, что сильнее всего мы не любим именно тех людей, которым сделали какую-нибудь пакость. Тем не менее, действовал он в полном соответствии с этой старой истиной. Окопавшуюся в Ежиках компанию он презирал. А как еще, скажите, можно относиться к людям, которые даже не заметили, что у них из-под носа увели двадцать пять тысяч баксов?! Даже если на минуту допустить, что двадцать пять штук для них – тьфу, мелочь, то все четверо все равно выглядели в глазах Лехи полными идиотами. Ты можешь спустить деньги в сортир, если у тебя есть лишние, но позволять себя обворовывать ты просто не имеешь права. Рассеянность Мышляева, который не заметил исчезновения такой крупной суммы, настолько поколебала Лехину веру в его умственные способности, что плечистый охранник почти перестал бояться своего грозного босса.

Оставшись на усадьбе полновластным хозяином, Леха предпринял ряд активных, но в целом безуспешных попыток разжиться еще чем-нибудь ценным.

Теперь, когда его долг Пистону был благополучно погашен, он внутренне расслабился. Настало время подумать уже не о спасении своей шкуры, а о материальной выгоде, которую можно было извлечь из своего нынешнего положения. Первым делом Лехе на ум пришли те десять тысяч, которые он не рискнул забрать из картонной коробки. Они могли по-прежнему лежать под раскладушкой. А может, чем черт ни шутит, к десяти тысячам за это время добавилось еще тысяч пятнадцать или даже двадцать?

Впрочем, его немедленно постигло горькое разочарование: дверь помещения, в котором жил и работал Гаркун, оказалась запертой. Это была простая, незатейливая и в то же время очень надежная дверь, представлявшая собой сплошной лист железа, приваренный к прочной стальной раме. В этой железной пластине имелось только одно отверстие – то, в которое вставлялся ключ. Ключа у Лехи не было, а все его попытки вскрыть дверь при помощи проволочек, штырьков и прочего подсобного материала результатов не дали. Отчаявшись, Леха попробовал отжать дверь ломом, но та стояла насмерть, а чертов лом оставил на железе глубокие, очень заметные царапины.

Конечно, в мастерской Кузнеца имелся автоген, но во-первых, Леха не умел им пользоваться, а во-вторых, действовать так нагло он не рискнул. Дурак Мышляев или нет, но его реакцию на вырезанную автогеном дверь мастерской предсказать нетрудно.

Отступившись от мастерской Гаркуна, Леха попробовал пробраться в ту часть подвала, где стоял непонятный агрегат, который он когда-то принял за отопительный котел. Возле этой странной, издававшей неприятные запахи, шумной штуковины целыми днями возился Заболотный. Леха не особенно рассчитывал найти там что-нибудь ценное, но свободного времени у него был вагон, и он решил попытать счастья.

Попытка закончилась полным крахом, после чего не отличавшийся наблюдательностью Леха наконец-то заметил, что все двери в бункере абсолютно одинаковы, просто одни из них открыты, а другие – нет.

Придя к такому неутешительному выводу, Леха гулко саданул по запертой двери кулаком, от души обматерил Кузнеца, Мышляева и всю здешнюю банду и приступил к поискам наживы в доступных ему помещениях.

Он посвящал этим поискам довольно много времени, и не потому, что действительно рассчитывал что-то найти, а по той простой причине, что шарить по углам и крысятничать по мелочи привык с раннего детства. Между делом он подкрепился мясной тушенкой из жестяных банок, запил это дело водкой, потом пивом, и от нечего делать растопил чугунную печку-буржуйку. Замерзнуть он не боялся: подвал обогревался электричеством, а печка была для Лехи всего-навсего экзотикой.

В первый раз выгребая из печки золу, Леха случайно заметил нечто, по цвету и фактуре сильно напоминавшее чудом уцелевший уголок одной из тех купюр, которые выпускает казначейство Соединенных Штатов. Он долго вертел обугленный клочок бумаги перед глазами, силясь понять, доллары ли это на самом деле, и если да, то какому идиоту взбрело на ум растапливать печку баксами. В конце концов он все-таки решил, что таких идиотов на свете не бывает, но тень сомнения осталась. Именно тогда, сидя на корточках перед открытой дверцей буржуйки, из которой невыносимо несло гарью, Леха почувствовал, что в этом подвале творится что-то очень неладное и, возможно, даже опасное. Это было не подозрение, а именно ощущение смутной угрозы, от которого по хребту пробегал неприятный холодок, а мошонка становилась маленькой и твердой.

Впрочем, поразмыслив, Леха решил, что его неприятные ощущения вызваны одиночеством и непривычной обстановкой. В самом деле, день за днем (и в особенности ночь за ночью) бродить по пустым полутемным казематам было как-то.., неуютно. Водка помогала слабо. Чтобы не замечать гнетущую тишину подземелья и не видеть, как осторожно шевелятся в углах мохнатые тени, нужно было принять дозу алкоголя, близкую к смертельной.

Стоявшие наверху и находившиеся на разных стадиях готовности диковинные машины, примелькавшись и утратив очарование новизны, очень быстро перестали вызывать у Лехи любопытство. Оценить блеск и оригинальность технических решений он был не в состоянии, заводиться эти механические уродцы не желали, а цветные металлы в них хотя и встречались, но в таких незначительных количествах и в такой неудобной для выламывания и хищения форме, что Леха не стал марать об них руки. Оставалось разве что подпрыгивать на сиденьях, дергать за рычаги и делать губами «др-р-р-р», но Леха давно вышел из возраста, когда подобные развлечения могут доставить человеку удовольствие.

Избыток свободного времени – штука коварная.

К концу недели Леха-Лоха был почти на сто процентов уверен в том, что Мышляев вместе со своей странной компанией попросту подставил его, скрывшись в неизвестном направлении и предоставив ему, Лехе Лопатину, в одиночку держать ответ за какие-то неведомые, но, безусловно, тяжкие преступления.

«Сдам, – решил Леха. – Если что – сдам со всеми потрохами, черта мордастого…»

Потом ему подумалось, что дожидаться беды, сидя в этом подземелье, незачем. Можно было просто выйти на улицу и начать попеременно переставлять ноги – левой-правой, левой-правой, пока деревня Ежики и жутковатая усадьба непонятного Кузнеца не остались бы далеко позади. Удерживало Леху только то, что все это могло оказаться пустыми страхами. Хорош бы он был, если бы смылся за день или два до возвращения Мышляева!