Прошло четыре часа. У Ларисика не было часов – все они, едва купленные, ломались: то соскальзывали с ее тонкого запястья и разбивались вдребезги, то просто переставали идти, спешили или отставали – но она знала время и без них, угадывала внутренним собачьим чутьем: уверенно, до минуты.

Холода она уже не чувствовала: в сердце росла тревога за Эдика, который никогда не задерживался на работе так надолго. Время от времени Ларисик порывалась пойти к серой офисной двери, но сдерживалась, понимая, что ее не пустят, выгонят. Холодок, растущий в груди, колол больнее, чем зябкая сырость снаружи.

Наконец дверь открылась. Ларисик увидела Эдика – вместе с маленькой женщиной, что разговаривала с ним на балконе. Он был без пальто, в одном только свитере, и прятал руки в карманы брюк. Ларисик, конечно, пошла бы за ними: не задаваясь вопросами, просто глядя на Эдика, восхищаясь его походкой и тем, как красиво белый снег лежит на черных густых волосах... Но сейчас она видела что-то более важное: дверь, отделявшая ее от офиса, осталась открытой, и виднелась в глубине подъезда лестница, перечеркнувшая призрак темного крыльца, вонзившаяся бетоном ступенек в бесплотный козырек, когда-то украшенный резными дощечками. В будке у лестницы спал, запрокинув голову, краснолицый охранник.

Ларисик встала на четвереньки – прямо здесь, у забора – и, быстро-быстро перебирая руками и ногами, поползла внутрь. Рейтузы на коленках мгновенно промокли, трикотажная юбка напиталась грязной влагой, озябшие руки не слушались, и правая кисть подгибалась, стоило на нее опереться. Ларисик вползла внутрь, дрожа от холода и волнения, села, прижавшись спиной к теплой будке охраны, потом, переведя дыхание, двинулась вверх по лестнице – все так же, на четвереньках, чтобы охранник не заметил ее в боковое окошко.

На площадке между первым и вторым этажами было темно, и Ларисик вдруг ощутила безмятежное спокойствие. Она встала на ноги, отряхнула колени, оправила и очистила от налипшего снега юбку, сняла пальто и повесила его на согнутую руку – словно собиралась войти в дом, куда звана была в гости. Гордо распрямив спину, глядя в темноту широко раскрытыми немигающими глазами, пошла вперед и вверх, ощущая под ногами крутой скат крыши старого дома.

Второй этаж был тих и мертв. Дверь третьего была открыта. Ларисик вошла в узкий коридор и завертела головой. Слева вела на четвертый этаж, в мансарду, крутая лестница. Справа и чуть впереди оказалась стеклянная дверь балкона. Эдик курил здесь каждый день. Перевесив пальто на левую руку, Ларисик дотронулась до дверной ручки, которой касался он, погладила стекло и раму, ковырнула растрескавшуюся краску, и маленький ее осколок занозой засел под ногтем.

Повернулась: перед ней на белой двери оказалась зеленая табличка «Новости». Войти туда хотелось очень, но свет пробивался через щель под дверью, оттуда слышались едва различимые голоса, и Ларисик не посмела, свернула налево. Коридор шел вдоль кабинета новостей, а потом поворачивал под прямым углом направо. Она встала на повороте: справа, в густой темноте тупика виднелась яркая надпись «Радио». За спиной у Ларисы уходила под лестницу крохотная каморка туалета, а между этими двумя дверьми была третья, открытая. За ней мерно бормотал телевизор, и синие холодные сполохи, отражаясь от стен, вылетали в коридор и рассеивались в темноте.

Ларисик не знала, что там, но заволновалась, вдруг поняв, что это может быть студия – то место, где два Эдика, простой и знаменитый, встречались, превращаясь друг в друга бесконечное количество раз. Встав на цыпочки, перекладывая из руки в руку несчастное пальто, она двинулась вперед... Но голоса, донесшиеся с лестницы, заставили ее отпрянуть назад. Нужно было спрятаться, переждать, чтобы шедшие сюда люди не выгнали ее, чтобы она смогла хоть краем глаза увидеть студию и немного там побыть.

Ларисик отступила к двери туалета. Голоса приближались. Она включила свет, нажала ручку – та не поддалась. Черной волной нахлынула паника: Ларисик понимала, что туалет пуст, понимала, что он не может быть заперт на ключ, и все дергала и дергала ручку, которая не поддавалась, но вот в какой-то момент она дернула рукой так, что ручка пошла вверх, щелкнул язычок, и дверь стала открываться. Ларисик скользнула внутрь.

Здесь было тесно и грязно. На полу раскинулась тонкая, слабо блестящая лужа с грязной подсыхающей каемкой. Лариса оторвала клочок туалетной бумаги, взявшись ею, закрыла унитаз и села на крышку. Голова гудела, потом гул стих, и оказалось, что офис ожил: в коридоре звучали голоса. Сколько она сидела так? Понять было сложно. Внутренние часы сбились – впервые в жизни. Сначала ей показалось, что прошло минут пять, потом, когда стало ясно, что стрелка застыла на месте и не движется, Ларисик предположила, что сидит довольно долго: полчаса, может быть – час.

Голоса звучали, стихали, слышались шаги... Ларисик сидела на закрытом унитазе, потом начала обживаться: повесила на прикрепленный к двери болтающийся крючок свое пальто, расправила рукава, разгладила полы. Чисто вымыла руки, густо намылив их жидким мылом, которого в прозрачной пластмассовой банке с тонким носиком дозатора осталось на донышке. Убедилась, что дверной замок заперт, и снова уселась на унитаз, сложив руки на коленях и прислушиваясь к тишине, вновь возникшей в коридоре. Хотелось выйти, но легкие шорохи, чуть слышное эхо звуков – настоящее или только кажущееся – заставляло ее сидеть, притаившись. И только громкий, возбужденный, наполненный непривычными интонациями голос Эдика вывел ее из напряженного состояния.

Желание увидеть его – близко, совсем рядом – было так велико, что Ларисик приоткрыла дверь туалета, сделав совсем крохотную щелочку, и тут же захлопнула ее. А когда Эдик, обнимая ту самую, ненавидимую уже женщину, прошел мимо, вышла. Ей необходимо было пойти следом. Выключив свет, замерев на секунду перед туалетом, Ларисик ринулась туда, куда они ушли, туда, куда тянуло ее с самого начала,– к студии. Сразу за студийной дверью оказался крохотный предбанник, размером шаг на полтора: слева и справа – две двери, прямо – маленькая вешалка и зеркало. Она не испугалась мелькнувшего в зеркале отражения, удивилась этому, а потом подумала, что могла и не отразиться в нем, став невидимой, как и ее призрачный, до сих пор существующий внутри офиса дом.

Справа мерцали и бормотали телевизоры. Слева горел свет: не слишком яркий – обычный, домашний. Эдик и крохотная, похожая на осиное жало женщина были там: смеялись, пьяно подхрюкивая, бормотали, шуршали чем-то...

Потом послышались шаги – решительные, к двери. Ларисик заметалась, не зная, куда спрятаться. Мелькнула перед глазами зеленым разрешающим светом надпись «Радио». Она дернула дверь, почти не надеясь на удачу, и та вдруг поддалась, открылась. Ларисик скользнула внутрь. Комнатка за дверью была темной, но из окна в стене бил яркий электрический свет. Ларисик быстро заглянула – там была еще одна комната, заполненная техникой и разноцветными дисками, но выглядела она пусто, скучно и мертво.

Шаги – дробный стук каблуков – быстро удалялись. Ларисик выглянула: коридор был пуст.