Я терялась в догадках. Никаких родственников (а о ком еще могла идти речь?) у нас не имелось. Единственный бабулин сын (мой папа) погиб в далеком 1988-м. Они с мамой отправились в турпоход, в Кабардино-Балкарию, и их накрыло лавиной.

Но если даже допустить, что у нас с бабушкой откуда-то взялась родня, тем более влиятельная и богатая, – почему старуха не обратилась к ней за помощью раньше? Допустим, когда меня покусала собака – и я бредила пластической операцией в хорошей клинике?

Без толку ломать голову. Оставалось только ждать.

Я, вдохновленная бабушкиной решимостью, строила самые смелые планы. Видела в мечтах, как дом проклятого генерала-соседа штурмом берет спецназ, его, жалкого, в пижамных штанах и майке, выводят в наручниках… А моя гостиница обращается в целый комплекс современных строений: ветеринарная клиника, корпуса для животных, многочисленные игровые площадки.

По решительному виду бабули (она надела свой лучший, из ядовито-синего крепдешина, деловой костюм) я догадалась: встреча произойдет сегодня.

Весь день я жутко нервничала. Чтобы хоть чем-то себя занять, сходила в магазин, накупила еды, бутылку шампанского. К семи вечера приготовила индейку с кориандром и тмином в кефирно-лимонном маринаде, охладила шампанское и прилепилась к окну. Все высматривала среди спешащих домой людей царственную бабушкину поступь. Но старуха не пришла ни к восьми, ни к десяти. Ее мобильный телефон не отвечал.

В одиннадцать вечера я нашла в ее телефонной книжке номер заведующего кафедрой, выдернула старичка из постели, узнала: бабушка ушла с факультета в семнадцать ноль-ноль. «Какая-то, сказала, у нее важная встреча». – «Не знаете, где?» – «Понятия не имею».

Бабка проводит свои переговоры в ресторане? Совершенно исключено, не тот человек.

Я нервничала все больше и больше. В полночь – начала обзванивать больницы. А в половине первого узнала: старуха в Первой градской. С геморрагическим инсультом.

Надо было знать мою бабку. Нетерпимую, резкую, царственную. Меня всегда удивляло: хотя жили мы очень скромно, внутреннего достоинства у нее – не меньше, чем у английской королевы. Иногда до смешного доходило. Какой скандал закатила бабуля, когда однажды нам позвонили из собеса. И предложили, что раз в неделю их сотрудница будет приходить к нам с бесплатными продуктами. Старуха моя взбеленилась не на шутку, кричала в телефонную трубку:

– Я не нуждаюсь в подачках! Я самостоятельный, образованный, уважаемый человек! И могу прокормить себя сама!

Хотя что плохого, если от государства предлагают помощь?

Но бабка моя решительно отказывалась быть слабой. Когда мне исполнилось восемнадцать, завела разговор, повергнувший меня в глубокий шок. Если разобьет ее – инсульт, паралич, инфаркт, любая немощь, – ни в коем случае не длить ее страдания.

– Ты, внученька, девочка жесткая, с тобой можно без рассусоливания. Прошу тебя, обещай: что не будешь менять мне подгузники и кормить через зонд.

– Но…

– Да, эвтаназия в нашей стране запрещена, что, безусловно, глупость, – оборвала старуха. – Но выпить большую дозу снотворного мне никто не может запретить. А ты обещай, что поможешь мне. Если я сама не смогу.

Я, конечно, могла поднять писк: «Да что ты, бабуля! Самоубийство – грех, а инсульты – лечатся!»

Но взглянула в решительное бабушкино лицо – и пробормотала:

– Хорошо. Обещаю.

А уж просить – кого угодно о чем угодно – старушенция моя не могла вообще. Вся ее факультетская верхушка давно справила себе хорошие, профессорские квартиры. Постоянно перемещалась с одного заграничного симпозиума на другой. Получала гранты. А бабка лишь саркастически комментировала назначение «очередной бездари» заведующим кафедрой русского языка в каком-нибудь американском университете: «Чему он может научить? Говорить «зво́нит» и «вклю́чит»?!

Даже за единственную внучку (а по-своему старуха меня любила) ходатайствовать отказывалась решительно. Хотя, конечно, могла: найти, по своим академическим каналам, мне хорошего пластического хирурга, помочь поступить не в заурядный финансовый, а в МГИМО.

И конечно, я никак не ожидала, что сейчас бабуля решится на столь отчаянный шаг.

Она рассказала мне – с трудом шевеля бледными, растрескавшимися губами. Коротко, емко, бесстрастно. Я будто видела ее: в единственном, совершенно немодном, пафосном университетском костюме. В офисе совершенно чужого ей человека. Отделенного от нее начальственным столом.

– Теперь-то я понимаю – задним числом! – что совершила большую глупость. Но что сделано, то сделано. Ты все равно должна знать, при каких обстоятельствах – и по чьей вине – погибли твои родители. Как ты знаешь, в 1988 году они отправились в поход, в горы. Их экспедицию возглавлял некто Юрий Степанович Нетребин. Я была с ним коротко знакома. Обаятельный, прекрасно образованный человек, в сорок лет – уже доктор наук, профессор. Я всегда поражалась – зачем ему, талантливому ученому, туповатая походная романтика, песни у костра, ненужный риск? Еще и сына моего в это дело втянул. Но люди они взрослые – как я могла спорить? Когда на их лагерь сошла та роковая лавина, шли разговоры: виноват в трагедии именно руководитель. Он выбирал место стоянки, он отвечал не только за себя, но и за остальных. За то, что вышли в горы, несмотря на плохой прогноз погоды. Что отказались – он отказался! – брать с собой проводника из местных. Что пошли – в лавиноопасное место! – столь малочисленной группой. К тому же группой совершенно неподготовленной. Сам Нетребин восхождения уже совершал, но твои мать с отцом отправились в горы впервые.

Впрочем, какие можно предъявить претензии покойному?

Все отношения с семьей Нетребина у меня оборвались, я только знала, что у него остались вдова и сын, твой ровесник. Я бы никогда больше не услышала о нем, но год назад случайно увидела по телевизору рекламный ролик. В нем Михаил Нетребин – я сразу поразилась, насколько он похож на своего отца! – рекламировал свою сеть ювелирных магазинов. Ты наверняка о ней знаешь. Называется «Бриллиантовый мир».

– Еще бы! – опешила я. – Это же чуть ли не самая большая в России ювелирная сеть! Но почему ты решила, что этот богач, сын Нетребина, будет мне помогать?

– Я не знаю. – Бабуля взглянула на меня жалобно. – Ты, наверное, надо мною смеяться будешь… Но… Понимаешь, тогда, в 1988-м, ходили упорные слухи, что руководитель той злосчастной экспедиции, Юрий Нетребин, инсценировал свою гибель. Тело его не нашли, хотя поисковые работы велись серьезные. К тому же поговаривали: с женой они живут очень плохо, собираются разводиться, и та якобы публично поклялась, что отомстит своему экс-супругу. И вроде она уже на развод подала, а тут, очень кстати, муж погиб. Но все деньги с его счетов оказались сняты. А потом – уже в двухтысячных – случилось еще кое-что. Наш общий знакомый – мой заведующий кафедрой – ездил в Швейцарию, на симпозиум. И в Лугано встретил Нетребина! Тот, правда, сделал вид, что его не признал, но коллега мой уверяет: на лица у него всегда была прекрасная память, и ошибиться он не мог. Вот я и построила – ложно, наверно – логическую цепочку, что Нетребин-старший действительно жив. Тогда, в 1988-м, сбежал за границу. Там преуспел. А когда его сын вырос, помог ему открыть собственное дело. Откуда иначе у парня деньги, чтоб создать, практически на пустом месте, мощную ювелирную сеть? Ну, и еще я подумала: они, их семья, должны чувствовать свою вину… за то, что лишили меня – сына, а тебя – родителей.