Если же он не вернется…

— Ключи оставим в машине.

— Хорошо.

— А теперь вернитесь на переднее сиденье, разложим его. Можете спать в моем спальном мешке. Он просторный.

— Значит, хватит на двоих.

— То есть?

— Будем спать в нем вместе.

— О!

— Только, чур, никаких вольностей.

— А спать в одном мешке — это, выходит, не вольность?

Эвери промолчала. Она сама опустила спинку сиденья, разложила на получившемся ложе спальный мешок, прикинула его размер, подумала — и сбросила курточку. Джон Пол ловко скользнул в мешок и скоро уже покоился в нем, как в удобной постели, хотя голова упиралась в заднюю спинку, а ноги — в приборную доску. Должно быть, ему было не привыкать спать в полевых условиях.

Эвери неуклюже пристроилась рядом. Стоило расслабиться, как зубы застучали. Курточка пришлась бы кстати, но она, не подумав, сунула ее под сиденье, и не хотелось поднимать суету. Джон Пол лежал с закрытыми глазами и словно не чувствовал, как ее сотрясает дрожь. Джентльмен предложил бы заключить ее в учтивые объятия, но это не был джентльмен.

С детских лет Эвери привыкла не жаловаться. Это был предмет ее тайной гордости. Она рано научилась безропотно выносить все: огорчения, разочарования, физическую боль, холод и жару, — но Джон Пол как-то ухитрился подорвать эту замечательную черту. Его покровительственная позиция влияла на что-то чисто женское, и возникало желание вести себя как женщина.

Прошло несколько долгих минут. Ноги леденели все больше. Хотелось зашмыгать носом, и в конце концов Эвери не удержалась.

— Что такое?

— Ничего! Холодно!

— Странно. Мне — нет.

Это он нарочно!

— Вам не может быть тепло! — возмутилась Эвери. — Вы просто хотите меня проучить.

— Ничего подобного.

— Предлагаю согреть друг друга, — отважилась она. Ни звука в ответ.

— Обнимите же меня, черт вас подери! Я совсем окоченела! Будьте джентльменом хоть раз в жизни!

Джон Пол не двинулся. Махнув на все рукой, Эвери придвинулась вплотную… и убедилась, что он и впрямь не мерзнет. От него шел приятный жар. Не человек, а электрическое одеяло. Она обвила эту живую грелку рукой и ногой.

— А вы что лежите как колода?

— То есть как это — что? — сказал Джон Пол, который вот уже пять минут отчаянно боролся со смехом. — Если я последую вашему примеру, один Бог знает, во что это выльется.

— Глупости!

Эвери отодвинулась и приподнялась, давая возможность просунуть под нее руку, и как только он это сделал, прижалась с отчаянием обреченного. Джону Полу показалось, что к нему приник сплошной кусок льда.

Впрочем, лед не пахнет, а от волос Эвери исходил мятный аромат.

— Вы как одна сплошная мурашка, — пошутил он.

Эвери не ответила, нежась в тепле его тела, и не стала возражать, когда Джон Пол принялся растирать ее. Это ощущалось почти как ласка. Майка на спине задралась до лопаток, и горячие пальцы блуждали по голой коже. Вот они наткнулись… Эвери дернулась вверх, макушкой крепко приложившись о мужской подбородок.

— Черт! — прошипел Джон Пол. — Зачем, скажите на милость, вы это сделали?

— Просто хватит уже! Я согрелась. Давайте спать.

Он потер подбородок, вспоминая ощущение шрамов под пальцами. Девчонка при этом вырвалась, словно он проник в какую-то страшную тайну. А в самом деле, откуда у нее шрамы?

Он попробовал снова заключить Эвери в объятия и обнаружил, что она напряжена, как натянутая тетива. О расспросах и речи не было.

Эвери ждала с резким «оставьте меня в покое» на языке. В груди начало жечь оттого, что она слишком долго задерживала дыхание. Пришлось выдохнуть. Это вышло шумно. Почему он молчит? Почему ничего не спрашивает?

Тому, на ком жизнь оставила свою отметину, друзья и близкие часто говорят: «Тебе совершенно нечего стыдиться!» — потому что не испытали этого на себе. Возможно, Эвери просто не везло с мужчинами. Каждый реагировал одинаково: сначала удивление, потом короткий, но болезненный момент, когда лицо передергивается в непроизвольной гримасе отвращения. Момент, который портит все, после которого нет дороги назад, к едва зародившейся близости.

Ну и, конечно, вопросы, торопливые, смущенные — участие, быть может, даже вполне искреннее, но тем не менее мучительное. Участие, как к убогому.

Если Джон Пол и пожалел ее, он этого никак не показал: ни взглядом, ни жестом, ни участливым вопросом. Он лежал с закрытыми глазами, словно в самом деле последовал совету и уснул. Но она-то знала, что это не так!

— Эй, черт возьми, хватит притворяться!

— Меня зовут не Черт Возьми, а Джон Пол, — ответил он, не открывая глаз.

Лучше бы он задавал вопросы, лучше бы выказал свое отвращение как-нибудь явным образом — например, передернулся.

— Эй!

— Ну, что еще? — спросил он со вздохом.

— О чем ты думаешь? — спросила Эвери сквозь зубы.

— Тебе это не понравится.

— Знаю. Все равно говори!

— Уверена?

— Говори!!! — крикнула она, разъяряясь. — Я хочу знать! Дословно!

— Ладно. Я думаю, что ты ужасная зануда.

От удивления Эвери на миг потеряла дар речи.

— Чт-то?

— Что слышала. Ты зануда из зануд. Большей зануды свет не видывал. Не можешь хоть немного побыть нормальным человеком? Раз уж окоченела, почему просто не дать себя согреть, без выкрутасов? Зачем долбить других головой в челюсть? Чего ради дергаться и пыхтеть? Что я тебе сделал плохого?

— Я не пыхтела!

— По-моему, у меня треснул зуб.

— Извини, это вышло случайно… — начала Эвери и запнулась.

Не хватало еще извиняться перед этим несносным типом!

— Продолжай, — невозмутимо потребовал Джон Пол.

— Почему это?

— Потому что, если виновата, надо извиниться. Блеснула молния, мимолетно осветив улыбку у него на губах. Вторично за этот день Эвери затрепетала. Что-то было в его улыбке, что-то было в нем. Никогда ей не нравились щетинистые подбородки, но его подбородок не терял привлекательности даже со щетиной. Хотелось коснуться и убедиться, что она не так жестка, как кажется. Даже запах у него был особенный — запах сосновых досок и свежей стружки (наверняка игра ее собственного воображения). Покоиться в его объятиях было все равно что в объятиях живой теплой статуи — мужских, уютных, интимных.

«Ой-ой-ой, — подумала Эвери. — Так неизвестно, куда зайдешь. Нет уж, вернемся к привычному раскладу».