Я не описывал вам, юноша, всех лабораторий БКС, какие нам показывал Глейстон. Вы и без меня знаете, что в них выводились — или, верней, синтезировались — новые породы живых роботов с заранее заданными свойствами. Каждая лаборатория специализировалась: одна на летающих, другая на ползающих, третья на роющих грунт и так далее, — типы и размеры придуманных творений были столь разнообразны, что и сотую их долю не вспомнить. Новые живые модели поступали в геноструктурную к Муро Мугоро, и он устанавливал соответствие между их жизнедеятельностью и геноструктурой, выдавал расчет максимально эффективного генонабора. Таким образом, лаборатория Мугоро была не созидательной, а, скорей, испытательной, от нее зависело, пойдет ли созданный в других лабораториях набор генов в серийное телесное воплощение или Мугоро предпишет изменения в геноструктурах. Именно такими, вполне пристойно звучащими терминами сам Мугоро описал функции своей лаборатории.

— Вот поглядите! — воскликнула Глория, введя нас в одну из комнат. — Можно ли здесь остаться равнодушными?

Комната разделялась на две неравные части стальной прозрачной стеной: прозрачные стали — великое творение отца нынешнего руководителя БКС — здесь были ходовым строительным материалом. В меньшей части комнаты стоял щит с измерительной и командной аппаратурой. Вдоль щита нервно прохаживался невысокий человечек — инженер-биоконструктор лаборатории № 7, поставивший свое очередное синтетическое творение на био- и геноиспытание. Он поспешно направился к нам, но его остановило гневное восклицание Глории. Я посмотрел на него, он поклонился. Не сомневаюсь, что его обрадовало наше появление и настроение Глории.

Во второй части комнаты, за толстой прозрачной стеной, металось, меняло окраску тела, стонало фантастическое существо. На БКС можно было встретить любые биомодели, иногда столь необычайные, что они даже отдаленно не напоминали созданных природой животных. Биоконструкторы в голос уверяют, что природа бедна на выдумки, возможности синтеза, мол, безмерно превосходят скромные успехи естественного отбора. Не знаю, может быть и так. Но на меня производил прямо-таки жуткое впечатление, например, волосатый шар с солидную тыкву на четырех тонких ногах, синтезированный в лаборатории № 4 и развивавший на каменистой равнине — прыжками и бегом — скорость до тысячи километров в час. Его придумали в помощь астронавтам, осваивающим неудобные для людей и машин космические местечки.

Но я отвлекся. За стальной прозрачной стеной, я сказал, металось диковинное существо. Оно напоминало гигантского — четыре метра в длину, полметра в диаметре — змея, а еще больше — исполинскую двустороннюю сороконожку, двустороннюю потому, что на животе у нее было с добрую полусотню когтистых, полметра длиной, отростков и на спине столько же. Похожие хватательные отростки виднелись и на боках, но тут их было меньше, зато каждый в метр длиной.

В общем, нечто вроде ерша для прочистки трубок, только за волосинки шли многочисленные руки и ноги. А самым примечательным была голова — огромная, удлиненная, с венком оторачивающих ее зеленоватых глаз и доброй дюжиной похожих на шланги рук, каждая тоже метр длиной, мощных, пятикогтистых, — своеобразная корона из рук чуть пониже глазного венка. И это безмерное обилие членов лихорадочно двигалось: туловище изгибалось, чуть не складываясь наполовину, когтистые отростки впивались один в другой, руки взвивались и раскачивались. Яркие зеленые глаза вспыхивали и тускнели, а по телу и руконожкам бежало сияние, существо из желтого становилось оранжевым, потом красным, потом вдруг исступленно синело, и весь исторгаемый им свет был именно светом, а не цветом, это было излучение внутреннего жара, а не меняющаяся внешняя окраска. И что всего больше поразило меня, стоны издавались не ртом, рта не было, а всем телом, всеми руками и отростками, каждая рука и каждый отросток, пульсируя и рассекая воздух, звучали своим особым звуком — хор их и порождал глухой, воющий, мучительный стон.

Одного взгляда на проходящее контрольные испытания творение лаборатории № 7 было достаточно, чтобы понять: весь организм диковинного существа пронзает жестокая боль.

— Живой объект АКН-1440 синтезирован для работ, какие не могут выполнять машины или какие требуют большого комплекса специализированных машин.

Я невольно вздрогнул, услышав спокойный голос Глейстона, его холодное равнодушие не вязалось с картиной страдания по ту сторону прозрачного барьера.

— Объект способен бегать, ползать, цепляться, но главная его специализация — карабканье по крутым скалам. Он может тащить наверх груз весом до сорока тонн и выбирать из кучи камешки диаметром в миллиметр. Своими мощными конечностями он свободно разрывает толстый железный прут, гнет стальной рельс. Для него не составляет труда проделывать лазы в твердом грунте, он за час выцарапывает верхними головными лапам, и с когтями, равными по твердости корунду, трехметровый туннель в граните или диабазе. И он легко справляется сразу с двадцатью львами или тиграми, ударом туловища валит с ног восемь поставленных бок о бок слонов. К тому же он сотворен добродушным, абсолютно покорным воле поводыря. На его спине, кроме груза, могут поместиться три человека, он будет держать их нежно и надежно спинными лапами, даже быстро карабкаясь вверх по отвесной стене. Наши биоконструкторы создали удачнейший образец универсального биопомощника для освоения неведомых планет. Я советовал бы вам, друг Арнольд, ввести в состав экипажа «Икара» и объект АКН-1440 или следующий за ним серийный номер.

К нам торопливо приблизился конструктор из лаборатории № 7.

— Я так понимаю ваше объяснение, друг Глейстон, что испытания модели 1440 можно считать завершенными? Мы семь раз переделывали генопрограмму объекта. Друг Мугоро предъявлял такие требования…

— Нет, вы неправильно меня поняли, — отчеканил Глейстон.

— Объект недоработан. Он изгибает туловище только на сто тридцать градусов, а надо на сто восемьдесят. И он склоняется головой к пяте, не прижимая всю верхнюю половину к нижней, а образуя широкую дугу. Посмотрите сами, как еще мало гибкости в таком изломе тела. Друг Муро заканчивает расчет более совершенной геноструктуры объекта. Пока не все теоретические геновозможности реализованы, дело не завершено. Вы знаете мое правило: недоработок не выношу.

— А что совершается за прозрачной стеной, которую не пробьет никакой сверхмогучий объект, вы выносите, Глейстон? — тихо спросила Глория.

Помню, меня встревожил почти шепот, каким она заговорила с Глейстоном. Она, несомненно, была вне себя. Но я еще не считал возможным властно вмешаться. Еще не все было мне ясно.

Глейстон показал на щит. На одном из самописцев змеилась тонкая черная линия, над ней горизонтально протянулась толстая красная: черная линия толчками, всплесками поднималась вверх, ее как бы насильно толкали к красной, и она отчаянно изгибалась, чтобы не совпасть с ней, а идти параллельно и на расстоянии. На соседнем приборе бешено скакали какие-то цифры.

Глейстон говорил тоном читающего лекцию профессора:

— На этом щите фиксируются все биоизлучения объекта. Красная линия — предел жизнедеятельности. Черная — состояние объекта в каждый момент. Совпадение черной и красной линий — смерть. Как видите, до смерти еще около пятнадцати миллиметров. А цифры на соседней ленте — анализ крепости организма. Они указывают, где менять геноструктуру, а где ограничиться физическими упражнениями, усиливающими уже созданное умение. Вот этот приборчик, — он показал на ящичек, прикрепленный к щиту, — генератор команд, заставляющих объект продемонстрировать, на что он способен. Команды выдаются автоматически, по строго рассчитанной программе. Сейчас испытывается выламывание туловища, оно идет на среднем уровне, минуты через две автомат задаст усиление.