Вот и теперь сложилась интересная ситуация: в то самое время, когда английская секретная служба тратила немало сил и денег, финансируя тайком членов всех без исключения революционных партий, в том числе и якобинцев, в Англии появились свои собственные якобинцы.

Собственно говоря, ярлык «якобинцев» им приклеили власти – в те времена в Англии такой, можно сказать по-современному, имидж значил примерно то же самое, что сегодня «экстремист», и действительно отпугнул от глашатаев реформ многих потенциальных сторонников. Английская политическая полиция существовала не первый год и работать умела…

Сами себя эти люди называли совершенно иначе – членами «гэмпденских клубов». Небольшие, но многочисленные, эти клубы возникли по всей Англии. Названы они были в честь члена Долгого парламента Джона Гэмпдена (1595–1643), в свое время прославившегося тем, что он в 1627 г. первым публично отказался платить по новому принудительному займу, навязанному Карлом Первым без одобрения парламента.

Не располагая достаточными деньгами, чтобы снимать постоянные помещения, большинство этих клубов устраивало заседания в тавернах – откупало зальчик, но не пиво там распивали, а обсуждали свои дела. Так выходило гораздо дешевле.

Клубы эти были абсолютно мирным движением, сторонившимся каких бы то ни было насильственных действий. И ставили перед собой одну задачу: мирным путем добиваться парламентской реформы.

Читатель уже немало узнал о тогдашней английской избирательной системе и «гнилых местечках». Подброшу в костер еще дровишек. Еще несколько выразительных примеров. Деревушка Срэттон, всего-то из шести домов (причем выборщиком, то есть человеком, обладавшим правом голоса, был один-единственный тамошний житель), считалась полноправным избирательным округом – и единственный выборщик совершенно законно посылал депутата в парламент. Так же обстояло и с захолустным селеньицем Нью-Ромни, где аж целых восемь выборщиков голосовали за депутата. Вот и думайте: трудно ли было купить на корню такой вот «избирательный округ» и стать членом парламента? Для этого нужно было быть даже не богачом, а просто человеком со средствами…

Встречались и совершеннейшие курьезы вроде «избирательного округа», о котором я уже писал: того самого, что оказался на морском дне, но его владелец оставался единственным выборщиком. В местечке Олд-Сарум, что в графстве Уилтшир, стояли давным-давно заброшенные, полуразвалившиеся крепость и монастырь – но они считались избирательным округом, поскольку получили это право еще в Средневековье, когда там кипела жизнь и обитало немало людей. В окрестностях этих развалин жила горсточка выборщиков – и они всякий раз посылали в парламент столько же депутатов, сколько немаленький округ Вестминстер (где, правда, выборщиков тоже имелось с гулькин нос, всего десять).

Самое маленькое графство Англии, Рутлэнд, чисто аграрное захолустье, посылало в парламент больше депутатов, чем Йоркшир – самое крупное и, как сказали бы мы сегодня, самое индустриализированное в стране. По данным английского историка Поулсена, 405 из 558 депутатов палаты общин избирались всего от 203 городков, в большинстве которых имелось менее 500 выборщиков. А тогдашние промышленные центры, не только по английским масштабам индустриальные гиганты Лидс, Mанчестер и Бирмингем с населением в несколько десятков тысяч человек каждый, вообще не имели права избирать депутатов. По данным другого английского историка, Уилкеса, 254 депутата, то есть большинство, необходимое для принятия или отклонения какого-либо законопроекта, избиралось всего 5723 выборщиками. Точного числа избирателей у меня нет, но приблизительные подсчеты сделать можно. В то время в Англии обитало около девяти миллионов человек. Добрую половину из них составляли не имевшие права голоса женщины и дети. Возьмем взрослое мужское население по минимуму: четыре миллиона. Известно (я об этом уже писал), что избирательными правами обладал каждый седьмой мужчина Англии. Делим четыре миллиона на семь. Получаем 571 428. Как ни бери по минимуму, избирателей насчитывается где-то в районе полумиллиона. Но парламентское большинство формируют только десять процентов из них. Положительно, парламентская демократия получается какая-то корявенькая.

Вот против этой корявости и выступали гэмпденские клубы. И не они одни: в Лондоне действовали «Друзья народа» и «Общество конституционной демократии» – очень умеренные организации среднего класса, как огня сторонившиеся любого радикализма. Второе получило гораздо большую известность, чем первое, – из-за нашумевшего на всю страну поступка одного из его членов, армейского майора Джона Картрайта. Он категорически отказался воевать против восставших жителей американских колоний. Посадить не посадили, спасибо и на том, но в отставку вышвырнули с треском…

Вот только обе эти организации оказались маловлиятельными и вскоре самоликвидировались. А гэмпденские клубы тоже, в общем, варились в собственном соку и насчитывали не так уж много членов…

Положение изменилось в марте 1792 г., когда в лондонской таверне «Колокол» девять человек создали «Лондонское корреспондентское общество», избрав главой, именовавшимся «секретарь» и «казначей», сапожника Томаса Харди. Вот это уже было гораздо серьезнее – потому что число членов ЛКО в краткое время возросло до десяти тысяч человек.

Цели ЛКО были опять-таки насквозь мирными: путем пропаганды и агитации, как устной, так и печатной (общество на собранные средства приобрело небольшую типографию), добиться избирательных прав для всего мужского населения, тайного, в отличие от нынешнего, голосования, сделать парламентские выборы ежегодными. Большую часть членов ЛКО составляли ремесленники вроде Харди и фабричные рабочие, люди нового типа: грамотные, стремившиеся к знаниям. Именно из людей такого типа впоследствии и сформировалось английское рабочее и профсоюзное движение (кстати, и российское рабочее движение тоже).

(Об избирательных правах для женщин, правда, и речи не было. Таково уж было состояние умов – даже самые передовые люди своего времени до такой демократии не поднимались.) Ничего удивительного, если вспомнить, что в Швейцарии женщины получили право голоса только в тысяча девятьсот сорок четвертом году. Что уж упрекать реформаторов конца XVIII века…

Власти и спецслужбы, вообще элиту это встревожило всерьез. И бороться с ЛКО стали отнюдь не демократическими методами. Членов общества объявили «опасными якобинцами». Потом развязали открытый террор: при поддержке церковных властей создали союз «Церковь и король» – по сути, откровенную банду. Выкрикивая лозунг, послуживший названием союза, его члены устраивали погромы в домах членов ЛКО, грабили, а порой и рушили их дома, нападали на членов общества и членов их семей. Юстиция старательно смотрела в другую сторону и ничего этого не замечала – ну все знают, что у Фемиды повязка на глазах…

Чуть позже, видя, что этого мало, вмешались уже сами власти. В очередной раз временно отменив действие закона Хабеас корпус, правительство Питта объявило, что раскрыт крупный революционный заговор с целью устроить в Англии кровавую заварушку на манер французской. Главарями объявили двенадцать видных членов ЛКО во главе с Томасом Харди, заключили в Тауэр и собирались судить по обвинению в государственной измене. Во время ареста Харди вооруженные блюстители порядка взломали его стол, унесли все бумаги и даже рылись в одежде его лежавшей в постели беременной жены.