Так что теперь жду. Осталось всего пять дней, чтобы мое письмо дошло к нему в Эдинбург и он ответил. Но ведь и более великие чудеса свершались в этом мире — такие, как мы с тобой. Ты и я. Разве наш брак не прекрасное событие? Не благословение?

Как же я хочу, чтобы ты была здесь! Снег становится мягче, птицы поют громче.

Чарльз

Он нежен, как сама Венера.

О персике

Я бы все отдала, чтобы вернуться туда. Чтобы быть там, а не здесь. Когда я погружала руки в песок, он оставался под ногтями целые дни или даже недели, а сейчас я так скучаю по тому песку. С тех времен у меня старый шрам. Вот он, видите? Я зацепилась за какой-то шип на Сохрани-Меня. Я бежала, а он впился в меня, и два листа щавеля не могли остановить кровь. Сейчас шрам лунно-белый. Я исцелилась. Но я хочу, чтобы рана вновь была свежей и кровоточащей и красного цвета, потому что это бы значило, что я вернулась в Гленко, а не сижу здесь в кандалах, и это бы значило, что Аласдер все еще где-то совсем рядом и я могу встретить его на вершинах или у воды. Или на пшеничном поле, я видела его там, когда они убирали зерно. Поцелуя все еще не было, он лишь должен был случиться.

Мои глаза больше не увидят его, мистер Лесли. Больше никогда.

Я говорила о том, что мы оставляем позади, и о том, что не нужно бояться смерти. Но прошлой ночью я хотела, чтобы он был рядом, — я хотела бы видеть его лицо рядом с моим и чтобы он учил меня тем гэльским названиям. Аонах-Дабх. Койре-Габайл. Тоска по нему как вода — накатывает волнами. Она стремительно набрасывается на меня, так что я мгновенно пропитываюсь ею. Это словно быть схваченной. Она заставляет меня ловить ртом воздух, как селедку в сети. Прямо сейчас я чувствую ее. Сейчас.

Вы вложили пенни в ладонь тюремщику в коридоре — я слышала это. Я слышала, как он хрюкнул. И тогда оно нахлынуло. На меня накинулся страх, вцепился в шею, так что я не могла дышать, и я подумала: «Я хочу видеть Аласдера» и «Я не хочу умирать», я заплакала, я разрыдалась. Взгляните на меня. У меня все еще льются слезы. Голос все еще рваный, как тряпье.

Сядете рядом со мной?

Дайте мне минутку вытереть лицо, подождите немного.

Какое жалкое приветствие для вас! Грязное, рыдающее существо, у которого нет даже тряпки, чтобы утереться. Вы заслуживаете большего.

О чем я говорила? Макдоналд — это имя, которое нужно заработать. Его ребенок толкался под веснушчатой кожей.

Я не могла спать. В тех летних ночах было слишком много света — слишком много серого, бледно-желтого и иссиня-голубого в небе, слишком много серебра в озерах. Я называла их «полу-ночами», а как еще их можно называть? Я видела свои руки. Я лежала в хижине, освещенной призрачно-голубым светом, который не давал мне спать, так что я обхватывала себя руками, прижималась лицом к коленям. В своих коленях я находила темноту.

Да, сэр. Полу-ночи. А если мне все-таки не удавалось уснуть, я поднималась на северную гряду и садилась там, вдыхая влажный воздух летней ночи, пахнущий чистой землей и росой, ощущая легкий бриз, я смотрела на камни и деревья в странном полусвете. Я думала о спящем клане. Я думала о моих козах, свернувшихся клубком. Или, полуодетая, я лежала в ручьях, а вода гладила мое тело. Я чувствовала, как вращается мир и проходит время. В одну из таких ночей я взобралась на Темную гору — очень осторожно, проверяя каждый камень, прежде чем наступить на него. На вершине спали женщины. Они лежали рядом, как дети, — свернувшись клубочком. Рот у них был приоткрыт. Я слышала их дыхание. Я видела, насколько настоящими они были — спутанные волосы, грязные руки. Тотиак обернула ноги в шаль, так что я подумала: «У нее ноги мерзнут по ночам» — и почувствовала к ней жалость. Что за жизнь у них была? Тогда и теперь?

Я бродила и бродила в ночи.

А однажды, мистер Лесли, лишь однажды, когда я карабкалась на гряду под порывами осеннего ветра в такую короткую ночь, я увидела зеленый свет. Очень хрупкий и слабый. Как крылья мотылька, он трепетал там, где земля встречается с далеким небом, а я смотрела на него, смотрела и думала, не снится ли он мне. Он не был похож ни на что другое. Я спросила:

— Кора?

Потому что подумала о ней. Я подумала, может, это ее проделки. А еще я подумала о том, что она сидит на этой холодной полуосвещенной гряде рядом со мной, ветер развевает ее волосы, как развевает мои, и она тоже смотрит на этот зеленый свет. Я спросила ее:

— Что это? Это северное сияние?

Но она не могла ответить. Она была в ином мире.

Маклейн рассказывал о нем. Однажды, сидя у очага, он заговорил об этом зеленом свете, — так я узнала, что он настоящий и другие люди его тоже видели. Маклейн утверждал, что Господь хранит племя из Гленко и всех горцев и что это Его слово начертано в небе — золотое и зеленое дыхание, движущийся свет. «Увидишь его — и вспомнишь о могуществе Господа».

Я? Я вспоминала, когда смотрела на него. Вспоминала все свои удачи, все свои особые дни. Я знала, что возможность видеть такой свет, видеть любую странную или тайную красоту — это ненавязчиво врученный дар. Я полагаю, даже в осознании этого присутствует красота. Я маленький человек, сэр, но я чувствовала, как прекрасно сидеть на гряде под прохладным дыханием ночного бриза и смотреть на этот зеленоватый свет. Я чувствовала в себе мудрость. Благословенность.

На миг в голове мелькнуло: «Кора».

Но в основном я думала: «Он. Он».

Позднее лето. Козы, как и я, не могли спать. Их хвосты шлепали по сухой земле, и я ощущала ветерок от них. Я слушала, как стучат хвосты, и вдруг уловила свое имя.

Это был Иэн, и я знала, зачем он пришел.

— Корраг.

Я откликнулась:

— Да.

Мы торопились. Наверное, я никогда в жизни не передвигалась так быстро без своей кобылы — земля неслась подо мной, но я не оступилась, не поскользнулась и не испугалась. Его плед хлопал на ветру, пока мы бежали сквозь тени, между стенами из камня.

Низкий дом в Карнохе был жарко натоплен. В комнате ничего нельзя было разглядеть из-за торфяного дыма и множества людей, и я спросила:

— Где Сара?

Аласдер стоял у занавески, что свисала от кровли до полу. Он подошел ко мне.

— Ребенок не выйдет… — сказал он.

— Ребенок выйдет, — уверила его я.

Сара лежала на спине в одной рубашке и тихонько стонала. Я выпроводила мужчин. Я была груба с ними, даже с Аласдером.

— Нужно, чтобы вы ушли, — сказала я.

Я подтолкнула их к двери и опустила занавеску, чтобы укрыть Сару от посторонних глаз. Остались только она, я и леди Гленко в белом капоре. Теперь это было женское место, каким должна быть любая родильная комната.

— Сара, — сказала я, — дай мне взглянуть.