Роган ничего не сказал.

— Роган… — Габриэль сделала неуверенный шаг в его сторону. — Неужели вы сможете поступить с ним так жестоко?

Взгляд Рогана наполнился ненавистью:

— Я не испытываю ни малейшего неудобства, требуя справедливости, и это еще очень далеко от того, что следовало бы потребовать.

— Справедливость? Должна сказать, что вы ошибаетесь! Мой отец не мог сделать всего того, в чем вы его обвиняете! Он — трудный и сложный человек, но не злодей, каким вы его изобразили.

— Он гораздо хуже, чем просто злодей. Он — убийца и садист.

— Нет!

— Габриэль… — Пламя ненависти угасло, оставив в уголках глаз морщинки. — Жерар Пуантро, которого вы знаете как любящего отца, без сомнения, не способен на такие злодеяния, однако скрывающийся под этой маской злобный преступник, безусловно, способен.

— Вы не правы!

В одно мгновение Роган оказался рядом с ней и сорвал с себя белую льняную рубашку, обнажив клеймо, которое Габриэль видела прежде много раз. Она задохнулась, когда он схватил ее за руку и заставил провести пальцами по выжженной букве. Он твердо произнес:

— Буква «П» являет собой начало фамилии человека, который уничтожит тебя…

Тело Рогана прожгло огнем до кончиков пальцев, и Габриэль промолчала, когда он бросил:

— Это слова вашего отца. Вы действительно верите, что я мог ошибиться?

Габриэль попыталась отодвинуться, но Роган ей не позволил. Напротив, он плотнее приложил ее руку к своей груди. Она почувствовала, как тяжело бьется его сердце.

— Вы не ответили мне, Габриэль.

— Я верю вам, но у меня нет объяснения тому, что с вами произошло.

— Верите, но не можете объяснить? — Роган сжал губы. — В таком случае это клеймо — плод не только моего, но и вашего воображения!

— Роган, пожалуйста…

— Пожалуйста — что, Габриэль? — Он отпустил ее руку и схватил за плечи. — Вы хотели бы услышать, что господин Пуантро не приказывал прижигать железом мое тело, когда пытки, при которых он присутствовал лично, так и не дали ему желаемого результата? Разумеется, я мог бы сказать вам, что пытки, которые он приказывал применить, не привели к смерти моего первого помощника, которую ваш отец принял без всяких угрызений совести. Пожалуйста, в угоду вам я солгу, что ваш отец не состоит в одной шайке с Гамби, который совершает нападения на американские суда и убийства ни в чем не повинных моряков. Вы этого хотите?

Взгляд Рогана пронзал ее насквозь.

— Нет, я не могу этого сказать. Правда всегда остается правдой. И не имеет значения, как порой бывает трудно взглянуть ей в глаза.

— Вы ошибаетесь, говорю я вам!

Боль в этот момент стала столь нестерпимой, что Габриэль едва могла вынести ее. Извиваясь и всхлипывая, она попыталась освободиться из рук Рогана и, вконец обессилев, замерла в его объятиях. Она даже не осознала, что плачет, пока он не приблизил ее лицо к своему и не стер дорожки от слез с мокрых щек. Габриэль не думала, что Роган был в не меньшей степени огорчен, пока отчетливо не увидела боль в его глазах.

Она также не представляла, что его мука может так усилить ее собственную, пока он не произнес:

— Габриэль, хорошо известный нам обоим Жерар Пуантро на самом деле не одно и то же лицо. У меня нет враждебности к человеку, который вырастил вас как собственную дочь, благодаря чему он заслужил ваши преданность и любовь. Но я клянусь, человек, положивший без всякого сожаления столько жизней американцев, предстанет перед правосудием, чего бы мне это ни стоило.

Его объятия стали еще крепче, когда она попыталась высвободиться. Роган приподнял ее лицо, и глаза их встретились.

— Желанная цель близится. Все началось задолго до того, как мы встретились. Финал трагедии так же неизбежен, как наша встреча… как те чувства, с которыми мы пришли друг к другу. Ни вы, ни я не можем повлиять на последствия. Самое большее, что мы в состоянии сделать, — просто следовать инстинктам, которые ведут пас, и ждать, пока игра не будет сыграна до конца.

Остановившись на мгновение из-за того, что голос охрип от волнения, Роган продолжил:

— Мы не властны над будущим, но настоящее все еще принадлежит нам. Габриэль… у нас есть шесть дней, и лучшем случае — семь…

Озноб, пронзивший могучую фигуру Рогана, передался и Габриэль. Роган… Рапас… они слились в одном мужчине… оба желают ее. И она желает… теперь. Но внутренний голос не оставлял ее.

— Роган, мой отец будет уничтожен из-за меня.

— Все, что ему предстоит испытать, является результатом его деяний, а не ваших.

— Но-о… я люблю его.

Никакого ответа.

— Роган…

Он отыскал ее губы и заглушил поцелуем начало жалобной фразы. Продолжительный поцелуй… все мягче… все глубже… пробуждающий восторг, который постепенно вытеснил все слова, сказанные ранее. Руки Рогана принесли успокоение ее сердцу, готовому разорваться… Радость, восторг, пусть даже на миг… такой сладкий, сладкий миг.

В заведении мадам Рене царило оживление. За дверью чувствовалось движение, столь привычное для вечернего времени. Клариса поднялась со своей задрапированной в шелка постели и потянулась за пеньюаром. Прикрыв свою наготу шелковой материей, она с улыбкой повернулась к стоявшему рядом Пьеру. Улыбка стала еще мягче, когда она коснулась рукой его щеки и прошептала:

— Vous etes un homme tres beau[17].

— Действительно?

Пьер с виноватой улыбкой просунул руку под пеньюар, обвил обнаженную талию Кларисы и привлек к себе. Голос его прозвучал негромко:

— Я бы предпочел услышать другие слова в такой интимный момент, но, думаю, эти тоже подойдут.

Прижав ее плотнее, он прошептал прямо в ухо:

— Клариса, mon ami, вы не представляете, как глубоко я сожалею, что вынужден покинуть вас так рано в этот вечер, но завтра рано утром встреча…

Клариса чуть отстранилась, чтобы взглянуть в мальчишеское лицо Пьера. Она мягко улыбнулась.

— Мы провели вместе большую часть дня, начиная с длительной прогулки в экипаже.

Ее полузакрытые глаза затрепетали от страсти при воспоминании об этой поездке. Она почувствовала ответную дрожь, охватившую Пьера, прежде чем взглянула на него и продолжила:

— Мы долго гуляли в парке, затем был обед у Антони, а после наше ничегонеделание здесь… Пьер, мы провели до предела насыщенный день.

— Ода! Но ночь…

Хриплый смех, донесшийся из коридора, прервал слова Пьера и заставил его нахмуриться. Клариса заметила то напряжение, с каким он продолжил:

— Мне не хочется оставлять вас здесь одну в такую ночь, как эта.