— Послушайте, герр Яновиц. У меня есть основания полагать, что Хоффман убил снова. Совсем недавно. И в то же время он, кажется, участвовал в Большой войне.

— Как это?

Она откинулась на стуле и развела руками:

— Я рассчитывала, что это вы мне объясните.

Яновиц опустил голову. Его подбородок, упершись в ворот, пошел складками, как шелковая драпировка. Вся поза выдавала глубокое раздумье, но еще, следует признать, привычную дремоту старого доброго тюремщика.

— Подождите меня здесь, — наконец сказал он, поднимаясь.

Он удалился подпрыгивающей походкой, и Минна опять осталась одна в голой холодной коробке. Ожидая стойкого солдатика, она снова оглядела обстановку и заметила, что здесь чисто, даже безукоризненно чисто. Сам этот факт наполнил ее грустью: даже узники нацизма жили в лучших условиях, чем ее собственные пациенты.

— Вы были правы, — подтвердил быстро вернувшийся тюремщик.

Он держал на согнутых руках картонную папку, поверх которой лежал небольшой холщовый мешок. Снова устроился напротив Минны, и она сделала над собой гигантское усилие, чтобы не наброситься на папку и не открыть ее одним махом.

— Ваш Альберт Хоффман был мобилизован в тысяча девятьсот семнадцатом, — бросил он, развязывая тесемки дела.

— Как такое возможно?

Яновиц послюнявил пальцы и принялся листать страницы.

— В тот год немецким войскам не хватало людей. Они призывали мальчишек, комиссованных, душевнобольных. Чистое пушечное мясо. Зэкам тоже предложили отправиться на фронт в обмен на сокращение срока. А почему бы и нет? С какой стати им тут прохлаждаться, пока французские снаряды сносят головы нашим ребятам.

— Альберт Хоффман так и поступил?

Яновиц уставил указательный палец в одну из рукописных страниц.

— Да, десятого марта девятьсот семнадцатого. Его отправили на фронт, но ему не повезло. Он погиб в битве при Аррасе двадцать второго апреля того же года. Я там был. Фугасы и шрапнель так и сыпались. Настоящая мясорубка. Парни дохли как мухи.

Минна чувствовала, что эта информация и подтверждала, и опровергала ее гипотезу. Она не сомневалась: Хоффман жив.

— Как он погиб? — спросила она.

— Тут про это ничего не написано, — признал тюремщик. — По большей части оставалось неизвестно, как именно парни перекинулись. Вот и про Хоффмана нет никаких уточнений, ни места смерти, ни где похоронен. Но следует понимать, что́ тогда творилось. Тысячи трупов в день…

— А что в этом мешочке?

Она не могла отвести глаз от полотняной котомки, которую Яновиц положил рядом с папкой.

— Его личные вещи. Семьи у него не было. Вот нам и прислали их сюда, в Моабит.

— Можно?

Яновиц кивнул, Минна взяла мешок и открыла. Вывалила содержимое на стол: зажигалка, медальон с Девой Марией, номерной знак убийцы, погибшего в бою.

Четко выбитые на цинке знаки легко читались:

ALBERT HOFFMANN

BERLIN

15-9-1898

1067543914

Ersatzdivision[101], IX. A. K.

Reservekorps[102]: R. K.

Минна держала в дрожащих пальцах маленькую овальную бляху. В глубине мозга что-то забрезжило…

Яновиц подтолкнул к ней папку, мешок и его содержимое.

— Подарок, — весело бросил он.

— Вы хотите сказать…

— Забирайте все это. Если парень вас заинтересовал, вам это нужнее, чем нам.

— Спасибо, герр Яновиц. Не знаю, как и…

— Ну так не говорите ничего и отпустите меня подремать. Рад был снова вас повидать, фройляйн!

— Ты так и спишь с напомаженной головой?

— Это не то.

На пороге своей двери стоял Симон, с волосами одновременно и липкими, и всклоченными. Глаза на едва проснувшемся лице глубоко запали в орбиты, как две заклепки.

— А что это? — спросила Минна.

— Гель для электродов.

— Гель для электродов?

— Сейчас два часа ночи. Чего ты хочешь?

— Мне кажется, я вычислила убийцу.

Она зашла, не дожидаясь позволения. В полутьме заметила эскизы Пауля Клее, кубистский ковер. Ей нравилась эта квартира. Сочетание вкуса и дерзости. Последний бастион искусства завтрашнего дня.

— Бивен едет. Сделаешь нам кофе?

Час спустя все трое сидели в кабинете. Тот же расклад: Симон за своим письменным столом, Бивен в кресле и Минна на диване — руки в карманах, сама сдержанность, хотя открытия этой ночи принадлежали ей.

Найти Бивена не составило труда: он так и не покидал гестапо. Она даже задалась вопросом, есть ли у него настоящее жилье.

Симону понадобилось несколько минут, чтобы одеться и привести в порядок прическу: волосы прилизаны, как на расписной кегле, яхтсменский ярко-голубой пуловер и парусиновые штаны — полное впечатление, что его парусник качается на волнах где-то неподалеку.

В нескольких словах Минна изложила результаты своих изысканий. Альберт Хоффман. Его профиль, совпадающий с профилем их убийцы. Как его мобилизовали. И как он исчез.

— К чему ты ведешь? — с раздражением бросил Симон. Кофе он им приготовил, но без всякого энтузиазма. — Если твой парень погиб, то что это нам дает?

— В том-то все и дело. Я думаю, он не погиб.

— С чего ты взяла?

— Хоффман исчез во время битвы при Аррасе. Там были горы трупов. Он легко мог подменить свою бляху, сняв другую с мертвеца.

— Тебе не кажется, что ты слегка увлеклась?

— Дай ей договорить, — приказал Бивен, на которого гипотеза Минны, похоже, произвела куда большее впечатление, чем на Симона.

Минна в конце концов встала и начала расхаживать за спиной Бивена. Ей казалось, что она разгуливает в тени холма.

— Я представляю себе эту сцену, — заговорила она тоном, который даже ей самой казался слегка напыщенным. — Снаряд сносит лицо Хоффмана. Он выживает после взрыва. Весь день валяется в грязи.

— Почему «весь день»? — спросил Симон, прикуривая «Муратти».

— Потому что санитары могли подобрать раненых только ночью, — вмешался Бивен. — Днем бы их перестреляли как кроликов.

Симон приподнял брови: то ли «я не знал», то ли «это еще надо доказать».