— Ха! Сказанул! Показать, скольким я помог и сколько, как ты выразился, присылает мне открытки? — Он поднял правую руку и изобразил из большого и указательного пальца ноль. — Вот сколько, Варг. Вот сколько.

— Да и у меня не больше. Если только это тебя может утешить.

— Спасибо. Утешил.

Он сидел на краю кровати, свесив голову, и опять, как тогда, давно, когда Ян Эгиль еще был Яном-малышом, напоминал огромного плюшевого медведя, которого какой-то ребенок оставил у него в детском центре, а потом вырос и забыл про него, потому что игрушка ему стала больше не нужна. Ханс был здорово пьян, и я заметил, что глаза у него начали слипаться.

Я медленно поднялся на ноги.

— Что ж, пойду я, пожалуй, — выговорил я заплетающимся языком.

Он с трудом поднял на меня глаза:

— Да. Спасибо за компанию, Варг. Мне действительно надо вздремнуть.

— Давай, дружище. Увидимся утром — или когда там получится.

Он помахал мне рукой и промямлил:

— Увидьмсь!

— Увидимся, — повторил я, мне удалось попрощаться более разборчиво.

Он встал, но не для того, чтобы проводить меня, а чтобы пойти в туалет. Прежде чем закрыть за собой дверь, я услышал, что его тошнит. Но мне это не помешало заняться своими делами. Когда я спустился к стойке портье, он протянул мне записку: «Позвони, когда вернешься. Грете».

Я не просто позвонил. Перекинувшись с ней парой слов, я договорился о встрече, заказал такси и вышел на вечерний холод. Я задрал голову и посмотрел вверх. Высоко в черном небе сверкнули несколько звезд, такие же редкие гости в Суннфьорде, как и солнце, которое я видел сегодня по дороге.

В Хорннесе, карабкаясь по крутому подъему к входу в ее дом, я осознал, что все еще не вполне уверенно держусь на ногах. Она заметила меня из окна и теперь ждала у двери, но не успел я произнести и слова, как она спросила:

— Ты что, напился?

Я покачал головой и попытался сказать что-нибудь остроумное. Но в голове было пусто. Пусто и темно. Уходя, Ханс Ховик погасил свет.

Не думаю, что за эту ночь мне бы вручили золотую медаль. Я помню, что процитировал изречение Эмиля Затопека:[16] «Тот, кто хочет получить медаль, — бежит стометровку. Тот, кто хочет узнать кое-что о жизни, — бежит марафон».

На что она ответила:

— Если ты хочешь пробежать марафон, Варг, приведи себя сначала в порядок.

Но все же она была со мной мила.

Следующий день начался с головной боли, прощания и отъезда. Она была по-прежнему довольно дружелюбна, но тем не менее я отметил какое-то отчуждение, возникшее между нами; а может быть, она тоже попала под власть коллективной депрессии, замешанной на чувстве стыда, которая вчерашним вечером увлекла нас с Хансом в самые темные закоулки сознания.

Она подвезла меня в гостиницу. Остановившись у входа, она повернулась ко мне:

— Поедешь домой?

— Да. Тут больше делать нечего. Мне, по крайней мере. Если только никто не оплатит мне дальнейшее пребывание…

Секунду или две я тешил себя надеждой: а вдруг она пригласит пожить у себя?… Но, видимо, такая мысль у нее не возникла или не понравилась, потому что она ограничилась тем, что наклонилась, поцеловала меня в щеку и сказала:

— Ну, тогда увидимся как-нибудь в другой раз, Варг.

Я поджал хвост и заглянул ей в глаза:

— Надеюсь, Грете…

Однако мы больше не виделись.

Я спросил у портье про Йенса Лангеланда, но оказалось, что он уехал домой, в Осло. Я попытался дозвониться ему на работу, но напоролся на автоответчик, который вежливо попросил меня перезвонить в рабочее время с понедельника по пятницу. В справочной я узнал его домашний телефон, но там тоже никого не было.

Я собрал свой скудный багаж, вернул ключи от номера, сел в машину и поехал. Забравшись в горы, я остановил машину у выезда на трассу и уставился в окно. Мне была видна часть Аньедалена. Я смотрел на Фёрде, лежащий в утреннем свете меж высоких скал, на жилые микрорайоны Хорннеса, большие верфи за взлетно-посадочной полосой, на новые промышленные здания и торговые центры. Отыскав взглядом старую беленую церковь, я вздохнул и сказал сам себе:

— Все меняется. Никогда уже не будет так, как прежде. Да разве это наши усилия помогают изменить мир? — Но тут же взял себя в руки. — Черт, такое впечатление, что я вымотался, как и Ханс Ховик. Давай, парень! Есть еще для тебя дельце.

Я снова завел машину и двинулся в Берген, останавливаясь только на паромных переправах в Лавике и Кнарвике.

В течение всей поездки в моей голове были две картины: Грете Меллинген, которая сдалась полтора дня назад, без особенных усилий с моей стороны и без смущения, и Ян Эгиль Скарнес, который смотрел на меня как раненый зверь, когда его уводили из помещения местного суда.

После Фёрде, маленького и тесного, Берген показался большим, просторным городом. Бюфьорд широко раскинулся напротив северо-западного района Аскёй, легкий дождик накрыл умытые скалы, окружавшие город, серебряной вуалью. Я приехал домой, долго стоял под горячим душем, потом спустился на Брюгген,[17] плотно пообедал, выпил пива, вернулся домой и проспал мертвым сном до следующего утра, то есть до воскресенья.

После обеда я пошел в контору и проверил автоответчик. Там, как это достаточно часто бывало и раньше, кто-то подышал-посопел, а потом бросил трубку в ярости оттого, что я не сидел, уставившись на телефон в ожидании звонка. Затем шло сообщение на ломаном норвежском, очень длинное и понятное лишь отчасти: у какой-то женщины пропал сожитель, и она хотела с моей помощью его вернуть. Марианна Стуретведт хотела со мной о чем-то переговорить. Я позвонил ей домой, но она в этот момент обедала с семьей, так что мы договорились, что я зайду к ней завтра на работу.

Я набрал номер Йенса Лангеланда. На этот раз он оказался дома.

— Веум… Я пытался связаться с вами в гостинице, но так и не смог вас найти.

— Если честно, мы напились в номере у Ханса Ховика, — признался я.

— Что, переживаете?

— А вы разве нет?

— Не особенно. Я ничего другого от местных властей и не ожидал. Настоящая битва будет в суде. И для начала я хотел попросить, чтобы вы выяснили все, что возможно, об этом Терье Хаммерстене и его передвижениях.

— Я как раз по этому поводу и звоню. Боюсь, у меня плохие новости. — Я рассказал ему все, что узнал от Ханса Ховика об их конфликте с Хаммерстеном в понедельник утром.