Война разорвала не только “апостольскую” сеть. Совпадая с нею во множестве вершин (какими были Форстер, Кейнс, Стрейчи и Вулф – если назвать только четырех из десяти)[645], поблизости существовала другая сеть, похожая на первую своими интеллектуальными исканиями, – группа Блумсбери. В отличие от Conversazione, в общество Блумсбери допускались женщины – в первую очередь там состояли сестры Ванесса и Вирджиния Стивен. Собственно, эта группа и сложилась изначально вокруг двух супружеских пар: Ванессы и Клайва Белла (живших на Гордон-сквер, 46) и Вирджинии и Леонарда Вулфа (переехавших в 1916 году из Блумсбери в Ричмонд). Война заставила костяк кружка Блумсбери – главным образом писателей и художников – покинуть Лондон и поселиться в большой сельской усадьбе Чарльстон в графстве Суссекс, куда перебрались в 1916 году Ванесса Белл и Дункан Грант. Анализ блумсберийской сети, проведенный недавно Питером Долтоном, ясно показывает, что и в 1905-м, и в 1925 году наибольшей центральностью как по степени, так и по посредничеству обладал Литтон Стрейчи. В более поздний период второе, третье и четвертое места после Стрейчи занимали Дункан Грант, Мейнард Кейнс и Вирджиния Вулф[646]. Но, что удивительнее всего, членов группы Блумсбери объединяла отнюдь не любовь к совместным прогулкам по меловым холмам Саут-Даунс. Как и “апостолов”, эту сеть тоже скрепляли в первую очередь сексуальные отношения. Грант спал не только с Кейнсом, Литтоном Стрейчи, Адрианом Стивеном и Ванессой Белл, но и с Дэвидом Гарнеттом. Ванесса Белл спала не только с Грантом, но и с Роджером Фраем, а иногда даже с собственным мужем Клайвом. Кейнс спал с Грантом, Гарнеттом, Стрейчи и, наконец, с русской балериной Лидией Лопуховой. Всех хитросплетений любовной жизни, возникавших внутри группы Блумсбери, не перечислить. Гарнетт пылал неразделенной любовью к Ванессе Белл. Оттолайн Морелл была безнадежно влюблена в Вирджинию Вулф, Дора Каррингтон – в Литтона Стрейчи, Литтон Стрейчи – в Марка Гертлера, а Марк Гертлер – в Дору Каррингтон. Долтон пишет: “Ванесса Белл была замужем за Клайвом Беллом, но жила с Дунканом Грантом. Леонард Вулф был женат на Вирджинии Вулф, а Гарольд Николсон – на Вите Сэквилл-Уэст, но в итоге полюбили друг друга Вита и Вирджиния”[647].

Илл. 22. Группа Блумсбери, ок. 1925 г. Ядро сети: Клайв Белл (CB), Ванесса Белл (VB), Э.М. Форстер (EMF), Роджер Фрай (RF), Дэвид “Банни” Гарнетт (BG), Дункан Грант (DG), Джон Мейнард Кейнс (JMK), Десмонд Маккарти (DMC), Литтон Стрейчи (LS), Леонард Вулф (LW), Вирджиния Вулф (VW). “Внешняя группа”: Тоби Стивен (TS), Саксон Сидни-Тернер (SST), Адриан Стивен (AS), Джералд Бренан (GB), Дора Каррингтон (DC), Анджелика Гарнетт (AG), Оттолайн Морелл (OM), Ральф Партридж (RP), Гарольд Николсон (HN), Вита Сэквилл-Уэст (VSW), Марк Гертлер (MG), Кэтрин Мэнсфильд (KM), Лидия Лопухова (LL) и Дж. Э. Мур (GEM).

У Форстера в романе “Говардс-Энд” блистательная Маргарет силится растолковать блумсберийские принципы своему довольно прозаичному мужу Генри. “Только соединить! Вот и все, к чему сводилась ее проповедь. Только соединить прозу и страсть, и тогда обе они возвысятся, и мы увидим человеческую любовь в ее наивысшем проявлении. Больше не надо будет жить обрубками. Только соединить, и тогда оба – и монах, и животное, – лишенные изоляции, которой является для них жизнь, умрут”. Но, как пишет дальше Форстер, у нее “не получилось”. Ибо у Генри был другой девиз – не “только соединить”, а “сосредоточиться”. Он прямо заявляет ей: “Я не намерен растрачивать по мелочам свою силу на такого рода вещи”[648][649]. Вникнув во все любовные комбинации внутри группы Блумсбери, пожалуй, легко с ним согласишься.

Провал планов, которые вынашивал “детский сад” Милнера в Южной Африке, показал, что и имперская экспансия Британии имеет свои пределы. Раскол “апостольского” и блумсберийского кружков стал свидетельством того, что если не Оксфорд, то Кембридж утратил всякое сочувствие к самому имперскому проекту. И все же в 1914 году британцы – не говоря уж об имперских подданных – вступили в войну, приняв тот угрожающий вызов, каким стали возросшая экономическая мощь и геополитические амбиции германского Второго рейха. Победа в этой войне, одержанная в итоге Британией, произошла во многом благодаря тому единству англоязычных народов, о важности которого твердили Милнер и его приверженцы. Австралия, Канада, Новая Зеландия и даже Южная Африка – все эти страны оказали значительную экономическую и военную помощь Британии в ее военных действиях с 1914 по 1918 год; то же самое можно сказать об империи в целом и об Индии в частности[650]. Причитания блумсберийцев стали слышны лишь после окончания войны, когда вышли в свет две сокрушительно полемические книги – “Выдающиеся викторианцы” Стрейчи и “Экономические последствия мира” Кейнса.

Нам не нужно заново вступать в тот переполненный зал судебных заседаний, какой представляет собой историография Первой мировой войны[651]. Совсем как адвокаты из диккенсовского “Холодного дома”, историки продолжают препираться между собой над старыми пыльными документами, пытаясь решить исход тяжбы, которая иногда заслуживает диккенсовского же названия – “Германия против Германии”. Окончательного вердикта по этому делу не будет, потому что затянувшиеся на сто лет поиски “виновного” в войне – бесплодное занятие. Общеевропейская война разразилась в 1914 году по той простой причине, что миропорядок, установленный в 1815 году в Вене, рухнул. Историкам правильнее было бы задаваться вопросом, почему это произошло, а не по чьей вине.

К началу 1900-х годов обозначенная Ранке пентархия пяти великих держав разрослась в пять больших империй, каждая из которых получала свою скромную ренту от деятельности международных торговых, миграционных, инвестиционных и информационных сетей, описанных выше. После Крымской войны недолгое время казалось, что старые иерархии, основанные на принципе наследственной передачи власти, способны неплохо договориться с новыми сетями глобализации. Правительства, стоявшие во главе крупных европейских империй, в значительной мере стали выполнять “сторожевые” функции, предъявляя лишь минимальные требования к рыночной экономике, с которой они в остальном мирно уживались. Пускай государства по-прежнему желали сами контролировать некоторые почтовые, телеграфные и железнодорожные службы, не говоря об армии и флоте, – зато они не покушались на многое другое, что оставалось в частных руках. В больших европейских городах королевская и имперская иерархии тесно соприкасались с новыми элитами, выросшими на почве коммерции, кредитования и журналистики: настолько тесно, что графы брали в жен дочерей еврейских банкиров. Оптимисты – от Эндрю Карнеги до Нормана Энджелла[652] – были убеждены, что у императоров хватит ума не портить сложившуюся картину[653].