— Переключай…

Не дожидаясь, капитан сам переключил тумблер, и в наушниках раздался добродушный голос Аарона, грубый и хриплый:

— Захожу к тебе в хвост.

— Только попробуй… — усмехнулся в ответ капитан.

Так получалось, что летчики, рыцари неба не имели национальности и воевали друг с другом, только если это им приказывали делать. Небо — едино, его хватает на всех, его не перегородишь колючкой, не отгородишь кусок для себя, как ни старайся. Небо — общее и для Азиза, бывшего летчика египетских ВВС, которого однажды пытались принудить к посадке на его грузовике, подозревая, что на борту оружие, и для Аарона, бывшего летчика-истребителя ВВС Израиля, пытавшегося это сделать. Все это было раньше — оружие, истребители, принудительные посадки, а сейчас один был летчиком Иджипт Эйр, второй — Эль Аль, и, если судьба сталкивала их в небе, старались помочь друг другу или по крайней мере — приветствовали.

— Как поживаешь?

— Пока жив, как видишь. У меня за спиной — три сотни паломников из Канады, везу их к Стене Плача. А ты все на местных?

— Да… кому-то я наступил на ногу.

— Уйди немного влево…

Капитан Азиз так и сделал, пропуская рядом с собой на безопасном расстоянии огромный «Боинг-747».

— Удачи.

— И тебе…

Капитан снова чуть довернул самолет, выводя его на исходную для начала глиссады.

— Капитан, вышка разрешает посадку, погодные условия: видимость сорок, ветер — север, от трех до пяти. Нижний край облачности — на полутора сотнях, давление семьсот тридцать девять, температура — двадцать пять по Цельсию. Глиссада свободна.

— Понял. Давай сажай, а я посмотрю.

— Есть. Второй пилот управление принял.

— Первый пилот управление сдал.

Капитану показалось немного странным, что их пустили первыми, ведь он смотрел на радар, детектор, показывающий наличие в воздухе других самолетов и удаление от них, показывал, что самолеты в посадочной зоне есть, и, если они вошли в нее раньше, чем они, — значит, и посадить их должны были бы раньше. Но их отчего-то пускали в самое начало очереди, придерживая других. Логичное объяснение, впрочем, нашлось сразу же — на борту иностранная делегация, вот их и пускают первыми. Найдя разумное объяснение, капитан Азиз успокоился.

Он не был бы так спокоен, если бы знал, что один из присутствовавших в диспетчерской вышке людей, когда дали посадку египетскому «Боингу», вышел и передал информацию сотруднику службы безопасности аэропорта, а тот, в свою очередь, достал сотовый телефон, который ему дали вчера, позвонил и выбросил сразу после звонка, предварительно достав и разломав SIM-карту. Не знал он и того, что несколько других сотрудников аэропорта, тоже палестинцев — отключили штатный датчик курсо-глиссадной системы (ILS) и включили другой, уводящий самолет на неверный курс. Ничего этого египетский летчик не видел, потому что он не был ясновидящим.

— Амер! Амер!

Один из муджахеддинов сбил пацаненка из Джибаль аль-Никба с ног, придавил к заваленному мусором полу.

— Во имя Аллаха, что ты делаешь! Ты погубишь и себя, и всех нас!

— Отпусти его, — приказал доктор Факих, и когда пацаненок, маленький, замызганный, в национальной одежде и кепке с эмблемой Лос-Анджелес Лейкерс виновато, бочком подошел к нему, наставительно сказал: — Запомни, маленький воин, враг сильнее нас, и только осторожность может спасти нас и позволить нам нанести ущерб врагу. Твоя торопливость может привести к беде не только тебя, но и твоих братьев по интифаде. Ты все запомнил?

— Да, амер… — пацан, несмотря на выволочку, готов был подпрыгнуть до небес, потому что впервые в жизни его назвали маленьким воином.

— А теперь скажи мне ту новость, которую ты принес сюда.

— Амер, самолет приближается сюда! Он вошел в… где снижаются.

Доктор повернулся к Фаруку, который, как всегда, был занят своей рацией.

— Аллах с нами! Передай всем — пусть начинают.

И уже не так скрываясь — но все же ползком, направился на второй этаж.

Тарик лежал на том же месте, неподвижный и смертоносный, как змея, он мог так лежать часами и даже днями, пока не появится цель, он был истинным снайпером, ищущим победы в терпеливости, выносливости и неподвижности, способности часами находиться без движения в ожидании цели. Он лежал подобно мертвому, но Факих знал, насколько обманчиво это впечатление. Стоит только ему заподозрить, что за спиной чужой, — и он распрямится, подобно стальной пружине, в прыжке перевернется на спину, выхватывая пистолет. Факих видел это в лагере — и был поражен, он никак не мог поверить в то, что человек может подпрыгнуть из лежачего положения.

— Аллах с нами, Тарик, — сказал Факих, не подходя, впрочем, близко, чтобы не демаскировать снайпера, — ты все еще видишь этих жидов?

— Да, амер, они все еще там.

— Как только услышишь ракеты — можешь стрелять. Дай нам сделать свое дело. Потом уходи, уходи один.

— Я все понял, амер.

Тарик, опытный снайпер, которому довелось учиться своему делу сначала у русских, а потом у британцев, и без этого предпочел бы уйти один. Как и любой опытный снайпер, он был одиночкой, он привык действовать один и отвечать только сам за себя. Он прекрасно понимал, что после того, что они сделают — израильтяне вышлют к месту пуска ракет боевые вертолеты и, возможно, высадят десант, а бронемашина была уже рядом, и она одна могла наделать бед. Одному, да еще в маскировочном костюме Гилли уйти будет куда проще, чем целой группой. В крайнем случае — он знал место, где можно будет залечь и переждать пару дней, пока все стихнет. Ну а если Аллах милостиво соизволит забрать его к себе — что ж, в таком случае он примет шахаду, и рай будет ему воздаянием за все свершенное на земле на пути джихада.

Но прежде чем рассуждать о джихаде и о шахаде — нужно сделать дело…

Израильяне задержались здесь столь долго, что это уже начинало казаться подозрительным. Какого-то черта они открыли себе по банке пива и теперь трепались, все трое — причем один трепался перед открытой дверью броневика, поставив на порог ногу, как будто он собрался сесть в машину, занес уже ногу, да передумал. Все это смахивало на подставу… конечно, израильтяне вряд ли решат рискнуть сразу тремя новобранцами, сознательно подставляя их под пули… но всякое может быть, и если они знают, что сегодня должно случиться… ради этого они могут и рискнуть… Ему не жаль было этих пацанов, потому что он сам и убивал, и не раз рисковал своей жизнью и как-то за всю свою жизнь не приобрел такого чувства, как жалость. Не было такого чувства, как жалость, ни у кого из племени Аль-Хути, откуда он происходил родом, погибший несколько лет назад вождь племени, шейх Абдулмалик аль-Хути[72]приходился ему двоюродным братом. Собственно говоря, из-за этого он и встал на джихад, он служил в армии и пользовался не родовой фамилией Аль-Хути, а другой, вымышленной, что было само по себе унизительно. Он не хотел воевать, он честно служил своей стране… пока на нее не напали, а предатель йеменского народа Салех, вместо того чтобы призвать племена выступить на защиту родной земли, подло ударил им в спину. О Аллах, было ли где-нибудь такое, чтобы, когда армия одного государства нападает на другое, вождь этого государства приказывает своей армии стрелять в спины тех, кто защищает свою землю и свои горы? А ведь так и произошло на его многострадальной родине в конце девятого года нового столетия — когда саудиты, эти проклятые вероотступники и мунафики, вооружаемые неверными, перешли границу и начали войну против племен — президент объединенного Йемена Али Абдалла Салех отдал приказ собственной армии ударить в спину племенам! Позора такого не ведала еще земля, на которой вел священную войну сам пророк Мухаммед (с.а.с.), и одному Аллаху ведомо, сколько офицеров в те дни погибло от пуль в спину, пущенных их же солдатами, и сколько солдат перешли на сторону племен, чтобы помочь бороться с врагом. В их числе был и Тарик Аль-Хути, боец йеменского спецназа. Уходя, он не только забрал оружие, но и убил двух неверных-инструкторов.