Герцогиня со своей свитой получила от императрицы дом на Неве и стала проводить много времени с Потемкиным. Она очень хорошо вписалась в его беспорядочный образ жизни. Князь действительно флиртовал с глуховатой, густо нарумяненной герцогиней, которая продолжала одеваться как молоденькая девушка. Светлейший поручил ее попечению одного из своих помощников, Михаила Гарновского. Последний состоял при Потемкине кем-то вроде ординарца-коммивояжера: он был его шпионом, советником и коммерческим агентом, а теперь добавил к своим обязанностям и амплуа жиголо. Гарновский стал любовником графини, которая проводила за туалетом «по пять-шесть часов» и являла собой деликатес, который в Англии назвали бы бараниной, поданной под видом ягненка. Она делала богатые подарки Потемкину, преподнесла полотно Рафаэля Ивану Чернышеву и предлагала взять с собой в Европу младшую племянницу Потемкина Татьяну, чтобы заняться ее воспитанием...

Кингстон планировала ослепить Петербург и, не задерживаясь долго, отбыть под звуки фанфар. План этот рухнул, когда сентябрьское наводнение 1777 года выбросило ее яхту на берег. Французские матросы разбежались. Нанимать новый экипаж и оплачивать починку судна пришлось на средства русской императрицы. К тому времени, когда герцогиня оставила Петербург сухопутным маршрутом, она называла Екатерину своим «великим другом», а Потемкина «великим министром, полным ума, [...] образцом порядочного и галантного мужчины». Он и Екатерина вежливо пригласили ее приезжать еще, хотя очень устали от ее присутствия. Гарновский проводил ее до границы.

Через два года она действительно вернулась. По словам ее бывшего садовника из Торсби, который теперь служил у Екатерины, она украсила «великолепнейший» особняк в Петербурге «красными камчатными обоями», «пятью люстрами с музыкальным секретом, органом, живописью и серебряной посудой». Она купила несколько имений в Ливонии, в том числе, по свидетельству молодого англичанина Сэмюэла Бентама, одно у Потемкина, больше чем за 100 тысяч фунтов стерлингов, и дала одному из них название «Чадли».

К 1780 году «Кингстонша» надоела и Екатерине, и Потемкину. «Она служила всеобщим посмешищем», — записал Бентам. Тем не менее она посылала в лондонские газеты всяческие небылицы о своем общении с российской императрицей. «Екатерина держится приветливо на публике, — замечал Бентам, — но она [Кингстон] не имела с ней никаких приватных бесед, которыми хвастается в английских газетах». Герцогиня держала открытый дом, но «к ней не ходил никто, кроме русских офицеров, желающих бесплатно пообедать». После неудачной попытки выйти замуж за одного из Радзивиллов, она посетила «Чадли» и снова уехала в Кале. В 1784 году она снова приехала, уехала в 1785-ом и больше уже не могла обгонять время. Герцогиня Кингстон умерла в Париже в 1788 году, и Гарновский, получивший 50 тысяч рублей по ее завещанию, сумел распорядиться большей частью имущества «Чадли» и трех других имений, составив себе отличное состояние.[365]

Герцогиня несомненно повлияла на эстетические вкусы Потемкина: к нему перешли самые дорогие предметы ее коллекции. «Часы-павлин», произведение механика Джеймса Кокса, привезенные герцогиней в 1778 году — один из известнейших экспонатов петербургского Эрмитажа, — ходят и по сей день. Составляющие его фигуры — золотой павлин в натуральную величину, стоящий на золотом дереве, и сова в золотой клетке высотой 12 футов, с подвешенными по кругу колокольчиками. Циферблат вделан в шляпку гриба, над которым каждую секунду подпрыгивает стрекоза. Каждый час, когда бьют куранты, сове вращает головой, а павлин поет и распускает роскошный хвост. Кингстон привезла также часы-орган, еще один предмет удивительной красоты, — возможно, этот орган и играл на ее яхте. Эти часы стоят теперь в Меншиковском дворце, филиале Эрмитажа, и бьют по воскресеньям, в полдень. Их музыка доносит до нас звуки, раздававшиеся в гостиной Потемкина двести лет назад.

Светлейший приобрел эти вещи после смерти герцогини и — вероятно, они перевозились в разобранном виде — приказал своим механикам собрать их и установить в его дворце.

Впрочем, герцогиня оставила о себе и менее красивые воспоминания. В 1779 году, когда ей были еще рады, она привезла с собой молодого англичанина довольно благородной наружности, который назвался специалистом по военному делу и коммерции. «Майор» Джеймс Джордж Семпл действительно служил в британской армии, сражаясь против американцев, и несомненно знал толк в торговле, хотя особого рода. Приехав в Россию, он был уже известен как «северный самозванец» или «король мошенников». Через несколько лет вышла целая книга о нем: «Северный герой. Удивительные приключения, любовные интриги, хитроумные предприятия, непревзойденное лицедейство, чудесные избавления, инфернальные обманы, дерзкие прожекты и злодейские подвиги». Семпл был женат на кузине Кингстон, но, когда она готовилась ко второму русскому путешествию, находился в долговой тюрьме. Она выкупила его и предложила сопровождать ее в Петербург. Возможно, проходимец стал любовником «герцеговитой графини».[366]

Потемкин, ценивший артистизм, был очарован — еще только начиная свои контакты с западным миром, он не проявлял щепетильности в знакомствах. Но и в последующие годы общество занятных безродных плутов предпочитал скучным аристократам. «Северный герой» органично вписался в англо-французский кружок «заднего двора», куда также входили ирландский рыцарь удачи по фамилии Ньютон, впоследствии гильотинированный во Франции, француз де Вомаль де Фаж, расстриженный монах, его любовница и таинственный шевалье де Ла Тессоньер, помогавший Корберону в отстаивании французских интересов.[367] Очень жаль, что авантюрист века номер один приезжал в Россию пятнадцатью годами раньше: Казанова и Потемкин понравились бы друг другу.

Международное население потемкинского двора представляло собой миниатюрную пародию на дипломатический мир. Серьезно занявшись военными делами и обустройством юга России, светлейший стал вторгаться в сферу Никиты Панина: внешнюю политику. Неофит в дипломатии, Потемкин тем не менее обладал всеми качествами, необходимыми для этой области политической деятельности.

Дипломатию XVIII века часто описывают как балет, в котором все танцоры знали каждое па наизусть. На должность послов назначались высокообразованные аристократы, которые, в зависимости от расстояния до их столиц, обладали некоторой степенью свободы в отстаивании интересов своих королей, хотя иногда их инициативы расходились с линией их правительств и подписанные ими трактаты дезавуировались их собственными министрами иностранных дел. Дипломатическая корреспонденция доставлялась нескоро: депеши из столицы в столицу везли курьеры, покрываясь дорожной пылью и останавливаясь на ночлег в трактирах, полных тараканов и крыс. Дипломаты любили делать вид, что отправляют свою должность как аристократы-любители — чтобы чем-то занять избыток свободного времени. Министерства иностранных дел имели крошечный штат (например, британский Форин Оффис в 1780 году состоял из 20 человек).