Наконец они не выдержали и обратились ко мне.

– Господин поручик, – робко промолвил один из них, – мы хотим поговорить с вами.

– Что ж, давайте поговорим! – ответила я. – Но только не обращайтесь ко мне как к офицеру. Называйте меня просто Яшка или Бочкарева.

– А можно нам поиграть тоже? – спросили они, ободренные моими словами.

– Конечно, но при условии, что не будете приставать к девушкам. Относитесь к ним как к своим собратьям, – заявила я.

Солдаты поклялись, что будут вести себя хорошо, а девчата радовались такому повороту дел. Игра продолжалась часа два или три, и солдаты сдержали свое слово. Когда игра закончилась, они ушли совсем с другим настроем по отношению ко мне – недавняя враждебность уступила место чувству уважения и даже любви.

Батальон оставался в резерве еще несколько дней. С той самой игры многие солдаты стали по-другому относиться к нам, женщинам. Они приходили целыми ротами и участвовали в спортивных играх и различных развлечениях батальона, вместе с нами пели песни.

Давно ожидаемый приказ о передислокации батальона задерживался. А тем временем пришел срок сменить корпус, находившийся на передовой. Я решила, что мы достаточно отдохнули, и, когда батальон прибыл на передовую, установила обычный боевой распорядок. Я посылала дозоры в разведку, устанавливала наблюдательные посты и прочесывала ничейную землю перед своей позицией пулеметным и ружейным огнем. Германцев это ужасно возмущало. Наши солдаты тоже стали проявлять недовольство, но, так как во время пребывания в тылу у нас с ними сложились дружеские отношения, они ограничивались тем, что посылали к нам своих делегатов и комитетчиков для дискуссий.

– Вы говорите, у нас теперь свобода, – рассуждала я, – и не хотите воевать с германцами. Ладно. Я вас не заставляю. Но и вы не имеете права требовать, чтобы я действовала против своих убеждений. Мы пришли сюда не брататься, а воевать – убивать и погибать на поле боя. Моя свобода в том, чтобы умереть за Отечество. Это мое право – погибнуть, если я того желаю. И уж позвольте мне на моем участке воевать с германцами. Пусть и германцы тоже воюют только против моего батальона. Мы будем сами по себе, а вы – сами по себе. И оставьте нас в покое.

Солдаты рассудили, что это более чем справедливо. На том и порешили. Когда они спрашивали меня, почему я так воинственно настроена против германцев, я отвечала, что хочу отомстить за мужа, убитого в начале войны. Для этой выдумки у меня были некоторые основания – дошедший до меня слух о том, что Афанасий Бочкарев погиб в бою. Конечно, это было глупое оправдание. Но я неоднократно пользовалась этой отговоркой до и после того; она в конце концов получила широкую огласку, и в нее поверили.

Возможность снова участвовать в боевых действиях вдохновляла. Да, нас было мало – всего лишь горстка женщин, меньше двухсот человек. Но мы порой устраивали настоящий ураган. Наши пулеметы бойко стрекотали, и ничейная земля превращалась из бульвара, где разгуливали агитаторы и пьяницы, в действительно нейтральную полосу. По всему фронту быстро разнеслась весть о боевых действиях женского батальона, и, мне кажется, наш маленький участок на сотни верст был единственным, где велись бои. И я, конечно, очень этим гордилась.

Так продолжалось несколько дней. Наконец германцы не выдержали и подвергли наши позиции мощному артобстрелу. На данном направлении уже давно не велся артиллерийский огонь, и потому обстрел из тяжелых пушек вызвал большое смятение в наших рядах. Пострадали многие солдаты. Появились убитые и раненые. Потери батальона составили четверо убитыми и пятнадцать ранеными.

Корпус снова взбунтовался, и тут же состоялся шумный митинг. Солдаты потребовали немедленно меня расстрелять.

– Она хочет войны, – кричали они, – а мы хотим мира. К стенке ее, и баста!

Однако комитетчики и мои друзья настойчиво убеждали солдат, что я действовала в соответствии с договоренностью.

– В боевых действиях участвует только ее батальон, – доказывали мои защитники, – а нас она не касается. И вовсе не ее вина, что германская артиллерия не сразу взяла верный прицел и побила кое-кого из наших.

Когда меня известили о недовольстве среди солдат и об их угрозах, я решила организовать наступление собственными силами и погибнуть в бою. Я попросила артиллеристов поддержать нас и ответить неприятелю таким же мощным огнем. Мы сами вели бешеный огонь из винтовок и пулеметов. Перестрелка переросла в настоящий бой местного значения.

Пока шло это сражение, а солдаты в тылу митинговали, пришло сообщение о том, что Керенский свергнут и в Петрограде установилась власть большевиков. Когда председатель комитета объявил об этом солдатам, его слова были встречены такими криками восторга, что они почти заглушили грохот боя.

– Мир! Мир! – гремело в воздухе.

– Бросай фронт! Все по домам! Ура Ленину! Ура Троцкому! Ура Коллонтай!

– Землю и свободу! Хлеба! Долой буржуазию!

Бурное торжество ликующей толпы было внезапно нарушено звуками стрельбы, доносившимися с моего участка. Солдаты пришли в бешенство.

– Кончай ее! Пора кончать с ними! У нас теперь мир! – неистовствовали они и со всех ног бросились в нашу сторону.

Несколько девушек прибежали сообщить мне о приближении толпы солдат, грозящих расправой. Почти одновременно позвонил по телефону командир корпуса.

– Бегите! – было его первым словом. – Мы все пропали. Я сам удираю. Бегите в Красное Село!

Я приказала девушкам взять винтовки и то, что можно, из личных вещей и бежать без промедления. Одному из мужчин-инструкторов я сообщила, в каком направлении мы будем двигаться, и попросила его передать эти сведения нашему взводу снабжения.

А тем временем толпа неумолимо надвигалась. В ближнем тылу солдаты наткнулись на двадцать девушек, занятых оборудованием резервных траншей, и буквально разорвали их на куски. Четверо инструкторов, пытавшихся защитить несчастных женщин, были затоптаны насмерть.

С остатками своего батальона я пробежала без остановки верст пятнадцать. Хотя преследователей не было видно, мы решили все же не рисковать. Остановку сделали в лесу, у дороги на Молодечно. Стемнело. Мы попили чаю и приготовились ко сну. Ночью подошел наш обоз.

В четыре утра мы были уже на ногах. Наладив телефонную связь со штабом армии в Молодечно, я доложила дежурному офицеру о нашем скором прибытии и попросила выделить для размещения батальона несколько блиндажей или землянок. Офицер ответил, что город переполнен дезертирами и что батальону здесь будет так же небезопасно, как и на фронте.

Ну что мне оставалось делать? Куда-то надо было идти. Не могли же мы и дальше жить в лесу. Положение складывалось ужасное. Мы едва унесли ноги от одной дикой своры, оставив в ее руках двадцать жертв, а теперь быстро двигались прямиком в лапы другой, быть может, еще более кровожадной. Тем не менее мы тронулись в путь. Верстах в трех от города я увела батальон глубоко в лес и оставила там под присмотром мужчин из обоза и инструкторов, а сама отправилась в Молодечно посмотреть, что можно предпринять.