мои, живо еще пламенное желание жить, и я не могу примириться с той бессмыслицей, которая не только опутала тело, но хочет убить и душу. Всякое отчаяние так далеко от меня, и ты, думая обо мне, помни об этом. В человеке столько сил, и жизнь влила в него столько светлого и радостною и столько разумного, что оно можег пересилить все — даже ужас смерти. Все и всех понимать и всегда видеть добро и ненавидеть зло. Понимать и страдания и боль — как свои, так и других, и иметь в душе гордость пережить все, что выпадет в жизни на твою долю. А самое великое счастье в жизни человека — это те чувства, которые ты можешь дать людям и люди тебе — твои близкие и далекие, тебе подобные. И поэтому, моя дорогая, я тебе так благодарен за твои теплые слова, и всегда, когда мне тяжело, эти слова дают мне столько сил и желания перенести все и вернуться. Как долго мне придется здесь сидеть — неизвестно, должно быть, до окончания войны, которая, я думаю, не может долго еще продолжаться…

Твой Феликс

А. Э. Булгак

[Орел, Губернская тюрьма] 16 октября 1914 г.

Дорогая моя, милая Альдона!

Мою телеграмму из Мценска ты, наверное, получила. Дело в том, что мой приговор за побег из Сибири вошел в законную силу, и, может быть, меня отправят отсюда еще в другую тюрьму. Во всяком случае, я здесь пробуду еще по крайней мере несколько недель и думаю, что письмо твое еще застанет меня здесь. Я получил также открытку из Варшавы, но о Ясике и Зосе ни слова. Не беспокойся обо мне, милая, я выдержу все и вернусь.

Твой Феликс

А. Э. Булгак

[Орел, Губернская тюрьма] 2 ноября 1914 г.

Альдона моя милая, дорогая!

Неделю тому назад я получил твое заказное письмо с карточкой Ясика и так обрадовался — луч света проник в камеру, и улыбка снова могла появиться на моем лице. А пару дней тому назад я получил письмо из Варшавы: мне пишут, что Зося с Ясиком находятся в Закопане, живы и здоровы. Она сама не пишет, так как письма из-за границы не доходят… Попроси Стася, чтобы он подписался для меня 1/XI (по русскому стилю) на «Правительственный вестник». Теперь, во время войны, разрешают выписывать эту газету… Я все думаю, что мне уж не придется так долго сидеть, как я думал. А пока здоровье сносное, и, может быть, скоро вернусь к вам и буду иметь право, не скрываясь, видеть вас и хоть на короткое время побывать в нашем Дзержинове, куда так часто собирался… Напиши мне, дорогая, как война отозвалась на твоей и вашей жизни в Вильно, ведь мы здесь в тюрьме прямо сгораем от нетерпения в ожидании известий. Здесь в Орле довольно хорошая библиотека (присылать сюда книг не нужно), и я недавно читал описание франко-прусской войны Мирбо — прямо потрясающе. И мыслью я переносился в Польшу и в ту часть Литвы, где разыгрывается теперешняя война и льются кровь и горячие слезы. Там — ужас и безумие, а здесь приходится мысленно переживать, а это подчас тяжелее, чем сама действительность. Здесь, в губернской тюрьме, мне придется сидеть, во всяком случае, еще каких-нибудь полтора-два месяца, пока не перешлют в каторжную, хотя вообще неизвестно, перешлют ли теперь, ввиду моего незаконченного второго дела. Я писал по этому поводу в Тюремную инспекцию, но пока ответа не получил. Здесь тяжелее и хуже, чем в X павильоне, но ведь человек может ко всему привыкнуть, а стольким теперь тяжелее, чем нам здесь. Эта мысль заставляет стыдиться собственной слабости и малодушия и дает силы, чтобы когда-нибудь, когда выйдешь отсюда, быть полезным и работоспособным.

Твой брат Феликс

А. Э. Булгак

[Орел, Губернская тюрьма] 17 ноября 1914 г.

Моя милая Альдона!

Я писал тебе две недели тому назад, получила ли ты мое письмо? Я послал его без марки, не мог достать. Теперь пишу снова, может быть, прошлое мое письмо не дошло и ты беспокоишься, а у меня все уже хорошо, поскольку здесь вообще может быть хорошо. Отец Зоей писал из Люблина, что Зося с Ясиком в Закопане, что они живы и здоровы и что у нее были средства, когда она уезжала туда, а я так беспокоился. Я думал, что она в Варшаве, и ее молчание так меня беспокоило. Из Закопане письма не доходят в связи с войной, и поэтому я не имел ни слова от Зоей. А из Варшавы мне уже пишут. Выжидание вестей о войне — скоро ли кончится весь этот ужас — и собственная бездеятельность наводят тоску. Мой первый приговор, как я ожидал, не будет теперь приводиться в исполнение, пока не решат моего второго дела по 102-й статье. Придется пока до окончания войны сидеть и терпеливо выжидать. Терпения хватит у меня, — порой кажется, что я уже весь превратился в само терпение без всяких желаний и мыслей, и завидую тем, кто страдает и обладает живыми чувствами, хотя бы самыми мучительными. Буду ждать: может быть, теперешние столь ужасные дни принесут потом утешение. Через год-два слезы забудутся, и снова жизнь пышнее зацветет там, где теперь только ручьи крови. Я твердо надеюсь, что вскоре уж буду свободен и тогда воспользуюсь добротой Стася, а теперь пусть он меня простит за напрасные пока хлопоты и издержки. Письмо от Стаси я получил и писал ей две недели тому назад в Дзержиново; наверное, скучно и тоскливо ей там будет зимой, одной с детьми, без Игнася. А я не помню уже нашего Дзержинова в зимнюю пору — и всегда, когда думаю о нем, оно в мысли соединяется с летом. Я писал уже, что получил твое письмо от 16/Х и карточки Ясика. Спасибо сердечное.

Твой Феликс

А. Э. Булгак [124]

[Орел, Губернская тюрьма] 18 декабря 1914 г.

Дорогая моя Альдона, сегодня я получил твое сердечное письмо с фотографиями моего Ясика. Хочу сразу сегодня ответить тебе, пользуясь возможностью отослать письмо. В этом году всем нам