Дама взяла радикюль, девочки – по коробочке. Подхватив всю остальную поклажу, мелкий Клим совсем исчез под ней, но нес, ничего не роняя, до самых ворот. Дама на радостях прибытия и от высшего наслаждения – душевного участия в ней – дала ему рубль. Столько в конторке ему платили за несколько дней, а тут – за полчаса удовольствия. Да-да, удовольствия! Потому что хоть Клим и взмок, пока тащил чемоданы, но сам факт того, что его слова, действия, присутствие в этом месте – все его существование – приносит кому-то облегчение, самому ему давали чувство несравненное ни с какими иными, как в детстве только, когда что-то получалось, склеивалось.

Клим стал отлучаться из дому в свободные часы. Он то толкался у вокзала, то прогуливался у пристаней. Ждал подобных случаев. Потом сам научился высматривать страждущих, потом предлагать свои услуги. Не отказывался ни от чего, хоть чемоданчик до извозчика донести за гривенник, хоть до дома сопроводить на другой конец города, за что и до трех рублей перепадало. И еще положил он себе за правило, что никогда не будет ни себя ругать, ни того, кто, попользовавшись им, схитрить норовил и с оплатой обманывал. Даже в мыслях. Спасибо так спасибо. Это миссия у него такая – помогать людям, так он для себя решил. В этом радость. А что сверху – то от Бога. Особенно нравилось ему сидеть на пристани. Смотришь на воду, гадаешь, куда люди плывут, откуда прибыли, кем друг другу доводятся. Придумываешь им судьбы, наблюдаешь встречи. Так и без дела не грех полдня просидеть. Интересно. На вокзале – не то! Там суета.

На страстной неделе пришла весточка от брата. Просил у бабушки благословения, а после Красной горки звал Клима на свадьбу. Бабушка велела ехать, самый же близкий родственник остался. Клим поехал, на свадьбе сидел тихий, вина пил мало, не любил он его. На невесту смотрел как завороженный – неужели такие бывают? Неужели его родному брату такая досталась? Резвая, звонкая, вся какая-то светящаяся, но в то же время мягкая, послушная и податливая Таисия понравилась ему сразу, именно как родная, как своя. Как женщину он ее и не видел вовсе, куда там – жена брата, нельзя и помыслить. Вернувшись домой, на все расспросы бабушкины отвечал подробно, завершая повествование утверждением, что брату повезло.

Тася забеременела и в срок родила мальчика. Но тот не прожил и недели, даже окрестить не успели. Таисия горевала, но оказалась отходчивой, снова засветилась, со временем воспрянула, зазвенела и говорила мужу, что как снова родит, то годить они не станут, прямо на третий день дитё окрестят. Родила. Снова мальчика. Спросила мужа, как назвать, тот велел как себя, Глебом. Ох, нехорошая примета, попыталась было возразить Тася. Нехорошо называть именем живого родственника, заметит боженька, да захочет кого-нибудь забрать. Муж хохотнул – вот мы, мол, его и запутаем, кого именно. Нехороший смех, говорила Тася, но ослушаться мужа не посмела. Глеб Глебович рос. Другие детки, всё девочки, не приживались. Бабушка говорила – всё впустую, как сглазили нас, только два парня останутся, пусть ждет. Но вышло по-другому.

Родилась девочка. Прожила и неделю, и вторую. Через сорок дней Тася, все еще боявшаяся к ней привыкать, чтобы потом было не так больно, снова спрашивала мужа как крестить-то? Тот отвечал – ты Тася, пусть и она Тася будет, мне не путаться, а ей все равно. Не надолго, в смысле. Тася проплакала ночь от жалости к себе и своей маленькой девочке, а батюшке велела крестить Анастасией. Нечего Бога искушать дважды. Дома стали называть дочку не Настей, а Стасей. Тася, Стася – получается, почти и не ослушалась мужа.

А бабушке становилось все хуже. Что поделаешь, старость. Клим понимал, что за те лучшие утренние часы, что он тратит на контору, на пристани можно получить в три раза больше. Да и ходить туда можно, выбирая дни самому, а все остальное время проводить с бабушкой. И он, скрепя сердце, но работу бросил. Дела у него шли неплохо, он получал огромное удовольствие от часов, проведенных со случайными людьми, да и денежка шла хорошая. Но ничто не вечно под луной, на Покрова он похоронил бабушку, и зиму жил уже один. Ходил по привычке на вокзал. Но все стало не так.

Кураж что ли ушел. Или просто было не для кого стараться. Он приносил домой все меньше и меньше выручки. С паперти и то больше бывает. Или вообще приходил пустым, просидев весь день на какой-нибудь тумбе, заглядывая в окна уходящих поездов. Чай дома есть. Сухарики есть. Печку, правда, топил исправно. Но горячее себе готовить ленился. Так дожил до весны, но хандра не уходила. Приближался светлый праздник Пасхи. Впервые он красил яички без бабушки. По ее способу, как она, положил всего, сколько надобно, луковую шелуху копил еще с Рождества. Потом сел над двумя дюжинами крашенок и чуть не заплакал как маленький. Куда столько? Но у боженьки свои счеты. В калитку стучали. Может гости к столу?

***

Стаське шел уже третий год, когда в доме случился пожар. Все-таки судьба, видимо, есть. Или, действительно, дом на нехорошем месте стоял. Тася проснулась случайно, от непонятного треска. Выглянула из пустой спальни, мужа нигде не было видно, а по всему дому сильно пахло дымом. Ей бы кинуться к детям, но тут внизу истошно завизжала кошка. Это люди со двора окатили ее холодной водой, заливая огонь через разбитые окна. Тася, спросонья ничего не понимая, спустилась вниз на голос, взяла мокрую и трясущуюся кошку на руки, что ее и спасло. Оглянувшись, она увидела всю лестницу в огне, и, уже почти в безумии, выбежала вон. Она, застыв, стояла и смотрела, как горит ее дом, смотрела на детские окна на втором этаже, и медленно теряла разум. Стали сыпаться тлеющие куски пакли из-под крыши, а потом и горящие балки чердака. Левая часть занималась быстрее, вторая пока была почти нетронутая, но впритык к стене стоял воз с сеном – одна искра и полыхнет все сразу.

Тут окно второго этажа кто-то вышиб, и ей под ноги свалилась пустая рама. Она увидела мужа, держащего в руках какой-то кружевной кулек, тот швырнул его в сено и снова исчез в дыму. Бросив, наконец, кошку, Тася подлетела к возу и прижала к груди спящую дочь. Тут в проеме окна снова показался муж, он выталкивал цепляющегося за него, упирающегося и орущего сына наружу. На мгновение глаза супругов встретились, в них промелькнуло что-то осознанное у обоих, и муж ей улыбнулся. Тут одновременно руки ребенка не выдержали, и он полетел вниз, на сено, а сверху рухнули горящие перекрытия.

С месяц Тася с детьми прожила при церкви, где отпевали мужа. Люди собрали им какую-никакую одежку, ведь сама Тася выскочила тогда в одной рубахе. Но вот стали приближаться пасхальные торжества, батюшка ждал паломников и гостей, и, видя состояние Таси, ни на чем не настаивал, но все же чаще стал говорить с ней про родственников и про перемену места. Как только сознание ее чуть прояснилось, она собрала в узелок Стаськины вещички, что в то утро сушились во дворе и даже не запачкались сажей, саму дочку взяла на руки, поклонилась приютившему их батюшке и помогавшим соседям и дала сыну в руки корзину с кошкой. Так они и предстали перед Климом спустя два дня пешего пути, когда он отворил им калитку.

***

Началась у Клима новая жизнь. Тася, зажав в руке листочек с адресом, привела детей в дом деверя, но на этом силы ее и кончились. Видимо, посчитав, главную на данном этапе задачу исполненной, сознание молодой вдовы снова ушло в область безболезненного тумана. На Клима свалилась сразу такая куча невиданных ранее забот, что на горе времени уже не оставалось. Тяжелее всего было, конечно, со Стасенькой. Чем кормить, во что одевать, как укладывать? Но с укладыванием все оказалось просто. Девочка засыпала сразу, где ее положишь, и спала крепко, хоть из пушки стреляй.