– Ты сказала, где ты?

– Нет.

Марина смотрела недоверчиво – зная Веткин характер, вполне допускала, что та врет, а Гришка в курсе, у кого скрываются жена и сын.

– Марина, я тебе клянусь…

– Ладно, считай, верю. В конце концов, завещание ему нужно.

– А… оно где?

– А неважно, – усмехнулась Коваль, собирая всю силу воли в кулак, чтобы не дать Ветке возможности просканировать ее мысли.

Отдавать завещание она передумала сию же минуту, как только услышала о том, что Бес открылся Ветке. К счастью, она догадалась сунуть его обратно в футляр саксофона и отдать Гене. «Эта бумажка будет мне пока вроде охранной грамоты, а там поглядим», – подумала она, глядя на тщетные потуги Ветки пробить ее «защиту». Начала болеть голова. И Ветка, видимо, это почувствовала, потому что натиск ослаб, зато ее руки бережно сжали Маринины виски.

– Т-ш-ш! Все, моя родная, все… ложись ко мне… – Ветка мягко уложила ее к себе на колени и принялась массировать виски. – Сейчас пройдет…

Марина даже не заметила, как задремала прямо на песке, положив голову на колени ведьмы и чувствуя себя неожиданно спокойно и расслабленно.

Больше они не возвращались к разговору о завещании, а через пару недель Ветка вдруг заговорила об отъезде. Марина не стала спрашивать, куда именно собралась лететь подруга, – это было очевидно. Провожая ее с Алешей в аэропорт, Коваль сказала только одну вещь:

– Передай ему, что в его же интересах меня не трогать.

И Ветка поняла, закивала согласно:

– Конечно, дорогая. Я все сделаю.

«Твои «конечно» и «все сделаю» стоят дешево, – вздохнула Марина про себя. – Но пусть это останется на твоей совести. А я сделала для тебя все, что смогла, – ты жива, и сын твой жив. Мне не в чем себя упрекать».

Днем они с Женькой сидели в шезлонгах на пляже, пили вино и наблюдали за тем, как Грегори с дедом учится управлять лодкой, взятой у старого Кристаса. Марина лениво курила, глядя на перистые облака и чуть красноватое небо на горизонте. Рука ее, нырнувшая в карман ветровки, вдруг нащупала что-то, и, вытащив это, Марина обнаружила того самого ангела с деревянным личиком, которого Георгий подарил ей при знакомстве. Эту игрушку она не выпускала, всегда перекладывала из карманов одежды, если вдруг меняла куртку или плащ, и часто вытаскивала вот так, как сегодня.

Она смотрела на маленького плюшевого ангела с золотой веткой в опущенной ручке и все повторяла про себя стихи, которые Машка прислала ей буквально вчера:

В ночном лесу с дороги сбилась,

Лежит вокруг густой туман.

Я в эту ночь тебе приснилась,

А мне приснился талисман.

В ночи моим он сердцем бился,

Звездой прокладывал мой путь.

В моей судьбе ты не случился,

Неважно это. Просто будь.

Мой талисман на грудь не давит —

Не камень драгоценный мой,

В резной затейливой оправе

С цепочкой длинной золотой,

Не старое письмо любимой,

С цветком засушенным листы.

Мой талисман незаменимый —

Поверишь, нет ли… Это – ты[2].

«Ты всегда будешь моим талисманом, Жора, – как те, кого я любила и кто ушел, закрыв меня собой. Ты будешь рядом с ними – с Федором, Олегом, Егором… Пусть ты никогда не слышал от меня слов любви, но я благодарна тебе за то, что ты все-таки был».

Хохол молча перехватил ее руку с зажатым ангелочком, поцеловал и пробормотал:

– Пообещай…

– Не проси меня сотрясать воздух пустыми словами. Ты все знаешь не хуже меня.

Коваль поцеловала мужа и, приложив руку козырьком ко лбу, закричала, глядя на поднимающиеся волны, покачивавшие лодку, которой уверенно управлял сын:

– Грег! Грегори, не плавай далеко! Начинается шторм!