ненавязчивую речь дикторов, предваряемую мягким, как бы бархатом по бархату, гонгом, вы чувствуете себя в надежных, заботливых и ненавязчивых руках современной гуманистической цивилизации, и вам в самом деле не очень-то хочется улетать в какую-нибудь кошмарную слякотную Москву или в вечно бастующий Париж, где ваш чемодан могут запросто выбросить на улицу. Собственно говоря, можно и не улетать, можно здесь жить неделями, гулять по гигантскому зданию, наблюдать взлеты и посадки, вкусно обедать в различных уютных национальных ресторанчиках, знакомиться с транзитными легкомысленными пассажирами, ночевать в звуконепроницаемых, обдуваемых великолепнейшим воздухом номерах, никуда не ехать, но чувствовать себя тем не менее в атмосфере путешествия.

В баре «Империя» в этот час не было никого, кроме Фреда Бакстера с его дамой. Греховодник представил свою проституточку очень церемонно.

– Тина, это мой старый друг, еще по войне, старый Арси.

Арси, познакомься с мадемуазель Тиной из Финляндии. Ты говоришь по-фински, Арси? Жаль. Впрочем, мадемуазель Тина понимает по-английски, по-немецки и даже немного по-русски. И даже слегка по-французски, добавил он, улыбнувшись.

Тина (то есть, разумеется, Таня) протянула руку Арсению Николаевичу и улыбнулась очень открыто, спокойно и, как показалось старому дворянину, слегка презрительно. Они сидели в полукруглом алькове, обтянутом сафьяновой кожей, вокруг стола, над которым висела старомодная лампа с бахромой.

– Мне нужно сказать тебе перед отлетом несколько слов. – Бакстер выглядел грустноватым и усталым. – Может быть, мадемуазель Тина посидит с молодежью у стойки?

– Хелло, – сказал Антон. – Пошли с нами, миссис.

Он повел женщин к стойке, за которой скучал одинокий красавец-бартендер с седыми висками, ходячая реклама «Выпей „Смирнофф“, и у тебя перехватит дыхание». Он, конечно, оказался (или причислял себя) к яки, и потому порванная майка Антона вызвала у него внепрофессиональные симпатии. Он включил телевизор за стойкой и на одном из двенадцати каналов нашел повтор Ти-Ви-Мига. Антон комментировал изображение, горячился, пытался донести и до «финки» с ее обрывочными языками смысл происходящего, апеллировал и к Лидочке Нессельроде, но та только улыбалась – она смотрела на себя со стороны: ночной аэропорт, почти пустой бар, молодая женщина-аристократка ждет прилета своего жениха-аристократа. В мире плебейских страстей две аристократические души приближаются друг к другу.

Таня притворялась, что она почти ничего не понимает по-русски и гораздо больше, чем на самом деле, понимает по-английски. Разговор, как это обычно в Крыму, легко перескакивал с русского на английский, мелькали и татарские, и итальянские, и еще какие-то, совсем уж непонятного происхождения слова.

– Сложная проблема, сэр, – говорил бартендер. – Возьмите меня. Батя мой – чистый кубанский казак, а анима наполовину гречанка, наполовину бритиш. Женился я на татарочке, а дочка моя сейчас замуж вышла за серба с одной четвертью итальянской крови. Сложный коктейль тут у нас получается, сэр, на нашем Острове.

– Этот коктейль называется яки, – сказал Антон.

Бартендер хлопнул себя по лбу.

– Блестящая идея, сэр. Это будет мой фирменный напиток. Коктейль «Яки»! Я возьму патент!

– Мне за идею бесплатная выпивка, – засмеялся Антон.

– Whenever yon want, sir! – захохотал бартендер.

– Вы здесь туристка, милочка? – любезно спросила Лидочка Нессельроде Таню. – Иа! Чудесно! А я, знаете ли, жду своего жениха, он должен вернуться из дальних странствий. Нихт ферштеен? Фиансей, компрэнэ ву? Май брайдгрум…

За столиком под бахромчатой лампой между тем неторопливо беседовали друг с другом два старика.

– Жизнь наша кончается, Арсений, – говорил Бакстер. – Давай напьемся, как в старые годы?

– Я и в старые годы никогда не напивался, как ты, – сказал Арсений Николаевич. – Никогда до скотского уровня не докатывался.

– Понимаю, что ты хочешь сказать, – печально и виновато пробормотал Бакстер. – Но это не скотство, Арси. Это мои последние шансы, прости, привык платить женщинам за любовь. Не злись на меня. Я опять влюбился, Арси. Я помню, как вы смеялись надо мной во Франции. Покупаю какую-нибудь блядь за сто франков и сразу влюбляюсь. А сейчас… сейчас я совсем стал размазня, Арси… Старый сентиментальный кисель… Ты знаешь, эта Тина, она чудо, поверь мне, никогда у меня не было такой женщины. Что-то особенное, Арси. То, что называется, сладкая…

– Заткнись! – брезгливо поморщился Арсений Николаевич. – Вовсе неинтересно выслушивать признания слюнявого маразматика.

– Ладно. – Бакстер положил ему на длинную ладонь свою боксерскую, чуть деформированную лапу с пятнышками старческой пигментации.

«У меня вот до сих пор эта мерзкая пигментация не появилась», – со странным удовлетворением подумал Арсений Николаевич.

– Арси, ты знаешь, сколько в живых осталось из нашего поколения к сегодняшнему дню? – спросил Бакстер.

Арсений Николаевич пожал плечами.

– Я стараюсь об этом не думать, Бак. Живу на своей горе и думаю о них как о живых. Особенно о Максе…

– Я хотел бы жить рядом с тобой на твоей горе, – сказал Бакстер. – Рядом с Максом…

– Ты все-таки надираешься. – Арсений Николаевич заглянул в его стакан. – Что ты пьешь?

– Арси, поверь, весь бизнес и вся политика для меня сейчас – зола, главное на закате жизни – человеческие отношения. Мне говорят: ты – Ной, ты можешь вести наш ковчег! Вздор, говорю я. Какой я вам Ной, я лишь старый козел, которого пора выбрасывать за борт. Пусть меня гром ударит, но я приехал сюда перед скучнейшей финансовой поездкой в Москву только для того, чтобы тебя увидеть, старый мой добрый Арси.

Он откинулся на сафьяновые подушки и вдруг зорко посмотрел на старого друга, на которого вроде и не обращал особого внимания, который до этого был для него как бы лишь воспринимающим устройством.

– Вот кто Ной, – сказал он торжественно. – Ной – это ты, Арсений Лучников! Послушай… – Он опять навалился локтями на стол в манере водителя грузовика. – Ты ведь, конечно, знаешь, что в мире существует такая штука – Трехсторонняя Комиссия. Я на ней часто присутствую и делаю вид, что все понимаю, что очень уважаю всех этих джентльменов, занятых спасением человечества. Симы, хамы и яфеты строят ковчег в отсутствие Ноя. Словом, там вдруг узнали, что мы с тобой друзья, и стали меня подзуживать. Ты хочешь знать, что думают в Трехсторонней Комиссии о ситуации на Острове Крым? Видишь ли, мне самому на все это наплевать, мне важно как-то вместе с тобой и с оставшимися сверстниками дожить свой срок и «присоединиться к большинству» в добром старом английском смысле, но они мне сказали: наша Комиссия – это Ной, мы строим ковчег среди красного потопа… Они просили меня поговорить с тобой, они говорят, ты – крымский Ной, что-то они задвинулись там на этой идее ковчега, но одно могу тебе сказать, я не из-за них к тебе приехал, приехал просто повидаться…

– Бак, ты и в самом деле впадаешь в маразм… – досадливо прервал