– Кроме только запечатления стигматов...

– А! Это я тоже хотел вам показать. Взгляните на описание Франциска, как раз перед появлением серафима. Лео писал ясно, но стиль у него простой, как домотканое полотно. «Cum enim seraphices desideriorium ardoribus – «поглощенный серафимической любовью и желанием». Это изящная латынь, мадонна! Изящная! К тому же автор употребляет специальный философский термин: «sursum agere». Никто из наших трех спутников этого не писал. Такую фразу мог породить лишь ум обучавшегося в Париже богослова.

Конрад поймал себя на том, что от возбуждения говорит все быстрее и быстрее. Он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, прежде чем вернуться к своим запискам. По взгляду донны Джакомы заметно было, что вся эта латынь для нее непостижима, как ни старается она уследить за его мыслью.

– Потерпите еще минуту, мадонна, – Конрад. Он разложил рядом с рукописью листки своих записок.

– Вот как описывает ту же сцену Бонавентура. – Он указал отрывок, который имел в виду. – То и дело повторяются одни и те же выражения – вот, вот и вот – кроме только слов «когда видение исчезло». Здесь Бонавентура пишет: «disparentigiturvisio», а у спутников – «quavisione disparent» – совершенное – менее зрелого ума, на мой взгляд. Удивительное сходство, учитывая, что Бонавентура писал свое «Главное Предание» через семнадцать лет после того, как Лео со спутниками закончил свою «Легенду».

– И как вы это понимаете? Конрад скрестил руки на груди.

– Полагаю, мы нашли ответ на вопрос Лео: «Откуда серафим?» Полагаю, что серафим в «Спутниках» явился от Бонавентуры, который, по-видимому, очарован сим образом – почерпнув его, без сомнения, в рассказе Элиаса, поведанном тому Фомой Челанским. Полагаю, что человек, бывший генералом ордена в 1246 году – в год, когда Лео вручил ему рукопись «Спутников», – просил молодого Бонавентуру добавить эту вставку. Человек этот, выбросивший также из манускрипта пять лет, был Кресчентиус да Иези; Джованни да Парма, сменивший его, ни за что не позволил бы увечить рукопись и вставлять в нее фальшивки. Бонавентура же, взявшись несколько лет спустя за написание собственного предания, всего лишь переписал свой отрывок с немногими грамматическими поправками.

В то время как Конрад выкладывал свои умозаключения, у него мелькнула беглая мысль, что падение Джованни могло иметь причиной не только его «еретическую» приверженность учению Иоахима, но и историю с рукописью. Донна Джакома прервала ход его мысли:

– Но зачем?

– Зачем? – повторил он задумчивым шепотом, перебирая свои записи. – Я сам то и дело возвращаюсь к этому вопросу: но зачем?

Он уложил кипу листов поверх «Спутников» и нагнулся, чтобы убрать книги. Шлепанье сандалий из аркады заставило его поторопиться. Он все еще склонялся над столом, когда в дверях возник Пио.

– Пришли из Сакро Конвенто, хотят вас видеть, брат.

– Кто-то из братьев? Им не положено выходить в этот час.

– Одет он в рясу братства, но не старше меня. Похоже, парень бежал всю дорогу. Так запыхался, что еле говорит.

– А себя он назвал?

– Да. Убертино да Казале.

У мальчика от холода и волнения покраснели не только щеки, но даже уши и кончик носа. Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу у входной двери, и его глаза, обычно светлые, казались черными от расширившихся зрачков.

– Buona notte[49], брат, – приветствовал его Конрад. – Что стряслось? Почему ты еще не в постели?

– Я выбрался наружу, когда все улеглись. Мне надо с вами поговорить.

– Как выбрался? – поразился Конрад.

Почему-то его больше заинтересовал способ, нежели причина появления мальчика. Он сам столкнулся с той же задачей месяц назад и помнил, что после наступления темноты Сакро Конвенто крепко запирали.

Лицо мальчика вспыхнуло еще ярче, когда к ним присоединилась донна Джакома. Он явно не привык говорить в присутствии женщин.

– Есть одна дверца – из обители в склеп под нижней церковью. Ею никогда не пользуются, и замок насквозь проржавел. Мне недавно один послушник показал.

– Ах ты глупыш! Бонавентура сурово накажет тебя, если узнает, что ты ко мне ходил. Он ведь постоянно держит у дома шпионов.

Краска отлила от щек мальчика.

– Я на улице никого не видал, – пробормотал он и беспокойно оглянулся на дверь. Как видно, мысль о сторожах не приходила ему в голову. – Надо же было вас предупредить!

Донна Джакома тронула Конрада за плечо:

– Помолчите минутку, брат. Не пугайте мальчика, он и так испуган. Дайте ему сказать.

Убертино благодарно улыбнулся ей:

– Я сегодня прислуживал за ужином в лечебнице, – обратился он к отшельнику. – У генерала ордена был гость – некий фра Федерико.

Федерико! Неужели и он – шпион Бонавентуры? Может, от Аматы ему нужны были сведения о занятиях Конрада?

– Федерико сказал, у вас есть книги, на которые фра Бонавентуре следовало бы взглянуть. Генерал был в ярости! Сказал, что должен их получить – и вас тоже! Он хочет снова послать сюда Федерико и еще одного брата, чтоб они их украли. И еще сказал, вы наверно послезавтра выйдете из дома. Сегодня в обитель прибыл вестник: папа всего в двух днях пути от города. Он на несколько дней задержится здесь, и фра Бонавентура уверен, что приветствовать его соберется весь город. Сказал Федерико, что вас надо схватить, как только вы покажетесь за дверью.

Конрад стоял, остолбенев, пока донна Джакома не вывела его из ступора, звонко ударив тростью об пол.

– Бонавентура оказался не лучше других, – воскликнула она. – Власть портит всех. А я так надеялась, что он устоит.

Она махнула Пио, скромно державшемуся в стороне.

– Амата, должно быть, молится в часовне. Подожди за дверью, пока она закончит, и приведи ее сюда.

Когда паж убежал, матрона потрепала Убертино по плечу.

– Ты храбрый мальчик. Надежду ордена я вижу в молодых, таких как ты и фра Конрад. Хочешь выпить чего-нибудь горячего перед обратной дорогой?

Мальчик помотал головой. Конрад наконец обрел дар речи:

– Почему ты рискуешь собой ради меня? Убертино вспыхнул. Теперь, сделав главное, он сразу стал робким и застенчивым.

– Многие братья говорят, вы святой человек. Говорят, генерал ордена когда-нибудь заточит вас навечно. Это несправедливо, раз вы не сделали ничего плохого.

Конрад мрачно усмехнулся детской невинности.

– Если ты читал Писание, то сам убедился: история нашей церкви и началась с казни невиновного. – Он взял в ладони правую руку мальчика. – Мilе grazie, Убертино. Надеюсь, когда-нибудь я сумею отблагодарить тебя. А пока будь осторожен, когда станешь выходить. Мы ведь не хотим, чтобы тебя заточили или выпороли!