Удивительно – с вершины хребта, глядя через долину, я не видел ничего, похожего на этого каменного исполина. Я приободрился: место, значит, колдовское. Не жаль будет потраченного времени.

У подножия скалы, примерно в футе над поляной, краснела обильно сдобренная ржавчиной железная дверь – огромная, шириной в три телеги. Ни петель, ни запоров я не приметил.

– Как величают ваш меч?

Зигфрид говорил тихо-тихо. Видать, боялся дракона. Боялся, несмотря на то, что находился под моей защитой. Да он сам не верил, что получит ответы на свои вопросы! Не верил небось даже в то, что ему вообще представится возможность эти вопросы задать!

– Чего?

– Имя. У вашего меча есть имя?

– Зачем?

– Надо же как-то к нему обращаться!

– А надо?

Тут я вспомнил, что у этих варваров такой обычай: молиться своему оружию. Воистину нет ничего безбожнее – поклоняться железу, которое всечасно оскверняется нечистой кровью врагов и гадов. Но это гиблое дело: разубеждать людей в заблуждениях, унаследованных ими от пращуров.

– Надо, – тем временем ответил Зигфрид. – Имя моего меча, например, Грам.

Мне не оставалось ничего другого, как припомнить первое подходящее местное слово.

– А моего – Ридиль.

– Что же вы сразу не сказали?

– Не люблю такие вещи попусту выбалтывать. Но коль уж ты имя своего назвал, то и я называю.

– Хорошо. Дайте, пожалуйста, Ридиль сюда. Мне нужно с ним поговорить.

Предельная серьезность королевича к глумлению не располагала. Я размотал сафьян и протянул Зигфриду свой меч, который – да-да! – отныне зовут Ридилем.

Зигфрид аж крякнул. Ясно, к таким игрушкам королевич не привык. Его собственный меч едва ли превосходил весом и длиною мой кинжал.

Кое-как взгромоздив Ридиль на плечо, Зигфрид отошел в сторонку, под древний ясень. Там он воткнул оба меча – и мой, и свой – в землю.

Королевич опустился на колено, молитвенно сложил руки и принялся бормотать. Пытался небось их на разговор вызвать – наши мечи. Умора!

Пора было и мне о деле подумать. Я достал из мешка шангарское ожерелье из черных коробочек убой-мака и ладанку с засушенным ухом аграпурского колдуна Иовамбе. Ладанку вместе с ожерельем я надел на шею, а на указательный палец – перстень Эфирного Паука.

Подумал немного – и забросил мешок обратно за спину. Мало ли что? Конечно, без поклажи за спиной с драконом толковать сподручнее, но о вездесущем ворье забывать нельзя. Безлюдье здешних мест не должно усыплять мою бдительность. Воруют ведь не только люди. Те же виверны, например…

Зигфрид продолжал свои беседы с Грамом и Ридилем. Мечи, однако, не отвечали ему ни звоном, ни даже самым тихим писком.

А вот меня услышат – потому что я знаю, к кому и как обратиться. Я повернулся лицом на восток и прочел из «Михр-Яшт» слова, которые некогда приносили мне победу над целыми странами:

Мы почитаем Митру…

Он битву начинает,

Выстаивая в битве,

Выстаивая в битве,

Ломает войска строй;

И все края волнуются

На бой идущих войск,

Трепещет середина

У войска кровожадного;

Несет им властный ужас,

Несет им властный страх,

Он прочь башки швыряет,

Людей, неверных слову…[4]

Когда я закончил свои приготовления, Зигфрид все еще стоял на коленях под ясенем. Я подошел к нему:

– До утра бормотать собрался?

Зигфрид вроде как не слышал.

Я схватился за рукоять своего меча и вознамерился вырвать его из земли. Хватит, отрок, наговорился.

Как бы не так. Ридиль сидел в земле так прочно, будто пустил корни. Или, как сказал бы старый гнусный Иовамбе, застрял в зубах у Нергала.

Я присел на корточки, подставил плечо под крестовину меча и попытался распрямиться. Я надеялся вызволить свое оружие хоть так.

Не помогло и это.

Зигфрид, на виду у которого я в угрюмом молчании предпринимал эти унизительные попытки, наконец проснулся:

– Король Конан, чем вы заняты?

Сдержать гнев мне стоило немалого труда.

– Не видишь – меч достаю. Что с ним?

– Ничего страшного. Железо поступило под покровительство священного дерева. Дерево отдаст нам мечи после того, как мы переговорим с Фафниром.

– И никакая сила не сможет его оттуда извлечь?

– Едва ли.

– А ты не боишься идти к дракону без оружия?

– Нисколько. Напротив: я боюсь идти к дракону с оружием.

Тут до меня кое-что дошло: по таинственной причине Зигфрид не принимает в расчет мой кинжал. Или он полагает кинжал безопасным, или таковым его, по мнению королевича, полагает Фафнир. А скорее всего – Зигфрид о моем кинжале просто позабыл. Порою какой-то предмет так примелькается, что перестаешь его замечать вовсе.

Но вдруг Зигфрид прозреет? Тогда он потребует, чтобы я доверил ясеню и свой кинжал!

Я – как мог непринужденнее – улыбнулся и сказал:

– Хорошо же. Тогда отпирай, наверное, Фафнира, а я сейчас отойду в сторонку и скоро вернусь.

– Зачем в сторонку?

– Не могу же я помочиться под вашим священным ясенем! Ведь, как сказали бы датчане, «негоже пеной чрева коня Одина сквернить». Верно?

Кажется, смешно получилось. Я расхохотался.

Отойдя в кусты и все еще похохатывая, я достал из своего мешка крохотную, в два наперстка, бутылочку. Эта махонькая вещица в свое время была оплачена жизнями целой пиратской ватаги.

Бутылочка содержала пот ракшаса-невидимки. Я смочил этим зельем ножны и рукоять кинжала. Кожа на глазах точно выцвела; побелела и желтая слоновая кость. Утрачивая природный окрас, все субстанции, составлявшие ножны и кинжал, напитывались новым цветом – цветом невидимости.

Оружие на глазах растворилось в воздухе. И вместе с тем я по-прежнему осязал его от гладкого костяного шарика на верхушке рукояти до серебряной нашлепки на законцовке ножен. Все на своих местах. Да и могло ли случиться иначе?

Пота ракшаса-невидимки надолго не хватит. Скоро он высохнет, и зрительный образ кинжала, прорезавшись из пустоты, раскроет мои намерения…

– Король Конан! Король Ко-онан!.. Я вхожу в пещеру-у!..

Железная дверь поворачивалась на железном же столбе, проходящем ровно через ее середину. Замечательное изделие кузнеца Регина помимо традиционных достоинств – прочности и вечности – обладало также великолепным механическим замком.