Салоны ночных автобусов всегда казались Данилову немного волшебными. Темно, просторно, свет уличных фонарей отбрасывает причудливые тени. Только сейчас, глядя на присыпанные снегом ветви деревьев, он ощутил приближение Нового года. Но близость праздника не радовала, напротив, была в ней какая-то обреченность. Вот и еще один год, в начале своем преисполненный самых радужных надежд, подошел к концу, а к лучшему ничего не изменилось. Наоборот — все стало хуже.

Кроме Данилова в салоне сидели двое мужчин — пенсионер в кроличьей шапке на одном из передних сидений и молодой человек в дубленке у средних дверей.

«Если первым выйдет дед, то все у нас будет хорошо, — загадал Данилов. — Если парень — то, значит, не судьба».

Первым вышел Данилов. Оба невольных участника его гадания поехали дальше. Этот знак можно было расценивать как указание на то, что чаши на весах судьбы еще не склонились ни на одну из сторон. Самое дурное, в сущности, предзнаменование — это неопределенность.

На подходе к дому Владимир смалодушничал — подумал о том, что если Елена с его появлением начнет, как повелось, притворяться спящей, то он не станет начинать разговора, — но опомнился и сказал себе: «Не увиливай.

Притворяться — это одно, а спать другое».

Елена не спала — читала на кухне книгу; вышла поздороваться, поинтересовалась, будет ли Данилов ужинать, и, пока он был в душе, приготовила бутерброды с сыром и маслом.

— Чай или кофе? — спросила она, увидев Данилова, одетого в махровый халат.

— Чай, пожалуйста, — Данилов достал из холодильника бутылку водки, а из шкафчика — красивый хрустальный стакан, по-удобному емкий: на сто тридцать миллилитров.

Разумеется, на водку Елена посмотрела неприязненно, но промолчала.

Данилов залпом выпил первую чарку и предусмотрительно налил вторую — пусть будет под рукой во время разговора. Откусил от бутерброда, пожевал, проглотил и скомандовал себе: «Теперь или никогда».

Елена поставила перед ним чашку с плавающим в кипятке пакетиком и несколько раз подергала за ниточку, помогая напитку потемнеть. Этот жест заботы, пусть даже и машинальной, тронул Данилова чуть ли не до слез.

— Сядь, — попросил он, преодолевая спазм, внезапно подкативший к горлу. — Давай поговорим.

— Давай, — согласилась Елена, села, подперла руку щекой и приготовилась слушать.

— Я все знаю, — продолжил Данилов. — О тебе и о Калинине…

Елена была поистине великой актрисой: она поиграла бровями, сверкнула глазами и, превосходно разыгрывая удивление, спросила:

— А при чем тут Калинин?

— При том, что у вас с ним роман! — выпалил Данилов, сверля взглядом неверную спутницу жизни. — Со всеми полагающимися радостями.

Он ожидал чего угодно, но не такого оглушительного смеха.

— Данилов, ты дурак или только прикидываешься? — отсмеявшись, спросила Елена.

Владимир с толком использовал перерыв в разговоре: накатил вторую чарку вслед за первой, снова откусил от бутерброда и снова наполнил стакан.

— Данилов, у меня с Калининым чисто служебные отношения, — сказала Елена. — У меня, известно тебе или нет, есть определенные принципы. С подчиненным я могу спать, а вот с начальником — нет.

И было это сказано так снисходительно, и прозвучали слова столь неестественно, что Данилов взорвался.

Взорвался по-мужски, не орал, лишь немного повысил голос, но и слов не выбирал, и о последствиях сказанного не думал. Выкладывал все, что накопилось.

— Не можешь? Да, конечно, не можешь! А почему тогда он то и дело трется на подстанции? А почему ты мне даже не сказала о том, что у вас новый директор региона? А с какой стати ты делаешь ему дорогие подарки?

— Какие подарки? — только и смогла вставить оторопевшая от неожиданности Елена.

— Ручку с золотым пером! — Данилов хватил кулаком по столу. — Или не было такого?!

Елена, видимо, вспомнила, что нападение — лучший способ обороны, и ринулась в атаку.

— Ты следил за мной! — она кричала, вскочив на ноги и нависая над Даниловым. — Ты собирал свою грязную информацию на подстанции среди моих сотрудников! Ты рылся в моей сумке! Ну, Данилов! Всему есть границы!..

— Я не рылся…

— Да, ручка сама выпрыгнула тебе в руки! — Елена уселась обратно и понизила голос, но ее гнев никуда не делся. — Уму непостижимо! Правду говорят, что никогда не знаешь, чего можно ожидать от близких! Знаешь, Данилов, что мне хочется сейчас сделать?

— Что? — Данилов был уверен, что Елена хочет отвесить ему оплеуху, но он ошибся.

— Мне хочется прямо сейчас отдаться Калинину! — глаза Елены сузились в щелочки. — Всеми мыслимыми и немыслимыми способами! Отдаться, рыча от страсти и вопя от наслаждения. Если уж ты назвал меня шлюхой, так пусть это будет правдой! Какой смысл в верности и искренности, если любимый мужчина этого не ценит?

— Ты сначала определись с тем, кто именно твой любимый мужчина, — посоветовал Данилов. — И вообще, Лена, не надо слов. Если бы ты мне все сказала сама, то мне не пришлось бы собирать информацию и строить предположения…

— Но…

— И не трясись за свой начальственный авторитет — я не собирал информацию на подстанции, просто случайно услышал то, что меня заинтересовало. А вот если тебе дорог твой авторитет, то нечего крутить служебный роман на виду у всех!

— Это я кручу служебный роман?!

— Ты! Я уже давно не работаю на подстанции.

— Знаешь, Данилов, после того как я пожила с двумя мужиками, оказавшимися полными придурками, я, пожалуй, могу завести роман только с женщиной, — съязвила Елена.

— Так заводи его с кем хочешь! — заорал Данилов, теряя терпение. — Кто тебе мешает! Только скажи по-человечески! Не делай из меня дурака!

— Я из тебя пыталась умного сделать! Даже сейчас пытаюсь вправить тебе мозги, вместо того чтобы послать тебя к… на… на все четыре стороны!

Скандалы не приводят ни к чему хорошему; оба это понимали, но уже не в силах были сдерживаться.

— А когда поняла, что умного из меня не получится, быстро утешилась на стороне! — Данилов знал, что его мозги совсем не нуждаются в том, чтобы их вправляли и оттого в последнюю фразу вложил весь сарказм, на который только был способен.

— Данилов!

— Морозова! — назвал Данилов девичью фамилию Елены. — Я прекрасно знаю свою фамилию. Ты мне лучше скажи то, чего я не знаю!

— Я не могу сказать то, чего ты не знаешь, потому что ты все выдумал!

— Не выдумал, а заподозрил! И не без оснований!

Данилов раньше не понимал, почему во время семейных ссор бьют посуду. Когда-то он думал, что это такое своеобразное подстегивание отрицательных эмоций, потом решил, что битье посуды подсознательно воспринимается как разрушение семейного очага и ссорящиеся таким образом выражают свою решимость и нежелание идти на уступки. Теперь же он понял: тарелки бьют, чтобы дать выход ярости. Когда красный туман застилает глаза, лучше пусть под руку попадется чашка…