и подло вредили ему. Он станет героем (в случае Жюльена Сореля – Наполеоном), Немезидой, вождем, ученым и покроет себя бессмертной славой. Подогреваемые понятной потребностью в мести, реванше, триумфе – это не праздные фантазии. Они определяют ход его жизни. Волоча себя от победы к победе в малом и большом, он живет ради «судного дня».

Потребность в торжестве и потребность отрицать добрые чувства, обе берущие начало из несчастливого детства, таким образом, тесно связаны друг с другом. И связь их сохраняется, потому что они усиливают друг друга. Ожесточение чувств, первоначально необходимое для выживания, способствует прямому росту влечения к триумфальной власти над жизнью. Но в конечном счете это влечение, сопровождаемое ненасытной гордостью, оборачивается чудовищем, более и более поглощающим все чувства. Любовь, сострадание, заботливость – все эти человеческие сердечные чувства воспринимаются как препятствия на пути к грешной славе. Он должен оставаться равнодушным и отстраненным.

В персонаже Саймона Фенимора[55] Сомерсет Моэм показал такое крушение человеческих стремлений как сознательный процесс. Саймон принуждает себя отвергнуть и растоптать любовь, дружбу и все, что может добавить радости жизни, ради того, чтобы возглавить «правосудие» в тоталитарном государстве. Пусть в нем или в других бьется что-то человеческое, это не должно трогать его. Он жертвует своим реальным Я ради мстительного торжества. Он бросает точный взгляд художника на то, что происходит, постепенно и бессознательно, в высокомерно-мстительном типе человека. Признание любой человеческой потребности становится равносильным презренной слабости. Когда после большой психоаналитической работы пробиваются первые ростки чувств, они вызывают у него страх и отвращение. Он боится, что «размяк», и либо усиливает свою угрюмую садистическую установку, либо демонстрирует острые суицидальные импульсы.

До сих пор мы в основном следили за развитием его человеческих отношений. И в целом мы можем объяснить большую часть его мстительности и холодности. Но у нас все еще остаются открытыми многие вопросы: о субъективной ценности и интенсивности его мстительности, о беспощадности его требований и т. п. Для более глубокого понимания имеет смысл сфокусироваться на внутрипсихических факторах и рассмотреть их влияние на факторы межличностные.

И здесь основная мотивирующая сила – это его потребность в отмщении. Чувствуя себя парией, он должен в первую очередь себе самому доказать свою ценность. И доказать ее так, чтобы получить удовлетворение, приписав себе необычайные качества, особенности которых определены его потребностями. Для личности столь изолированной и враждебной особенно важно не нуждаться в других. Поэтому он намеренно несет в себе подчеркнутую гордость своей богоподобной самодостаточностью. Его гордость не позволяет просить о чем-то, и принять с благодарностью он тоже ничего не может. Быть принимающей стороной слишком унизительно для него, так что исчезает любое чувство благодарности. Задушив в себе добрые чувства, для власти над жизнью он может опираться только на интеллект. Следовательно, его интеллектуальные силы позволяют гордости достичь необычайных размеров: он гордится бдительностью, способностью перехитрить всех и каждого, предвидением, умением придумать план. Более того, жизнь с самого начала обернулась для него беспощадной борьбой всех против всех. Иметь неодолимую силу и быть невосприимчивым кажется ему не только желательным, но и обязательным. И в самом деле, по мере того как его гордость раздувается до всепоглощающей, его уязвимость тоже принимает огромные размеры. Но он не позволяет себе чувствовать себя задетым, поскольку его гордость это запрещает. Таким образом, ожесточение, первоначально необходимое для защиты реальных чувств, теперь должно поднакопить сил для защиты его гордости. А его гордость теперь велит быть выше обид и страданий. Ничто и никто, от комаров и несчастных случаев до человека, не может причинить ему боль. Но это средство – палка о двух концах. То, что на сознательном уровне он не чувствует себя задетым, позволяет ему жить без постоянной острой боли. Но вопрос: может ли не обостренная осознанность обид приглушить мстительные импульсы, другими словами, не становится ли он более жестоким, более деструктивным без малейшего понятия о том? Без сомнения, налицо уменьшение осознания мстительности как таковой. В его представлении она превратилась в праведный гнев на причиненное зло и в право наказывать злодея. Если, однако, обида пробивает защитный слой «неуязвимости», боль становится нестерпимой. Боль от раны, нанесенной его гордости (например, недостатком признания), усугубляет страдание от унизительного удара: он «позволил» чему-то или кому-то задеть его. Такая ситуация может стать началом эмоционального кризиса у личности, до той поры стойко держащей удар.

Я бы назвала родными сестрами его веру в свою невосприимчивость или неуязвимость и его веру в свою неприкосновенность и ненаказуемость.

Эта вера, всецело бессознательная, является результатом требования на право делать с другими все, что ему заблагорассудится, и чтобы никто не возражал против этого и не пытался бы воздать сторицей. Другими словами, меня никто не тронет безнаказанно, но я имею право безнаказанно трогать кого угодно. Чтобы понять необходимость этого требования, мы должны вновь обратиться к его установкам по отношению к людям. Мы видели, как легко он оскорбляет людей своей воинствующей правотой, приписывая себе право карать их, и почти открыто использовать для своих нужд. Но он и близко не достигает выражения всей враждебности, которую чувствует; фактически он сильно приглушает ее звучание. Как описывает Стендаль в «Красном и черном», Жюльен, пока его не увлекла за собой неуправляемая мстительная ярость, чересчур строго держал себя в руках, был сдержан и бдителен. Поэтому и создается любопытное впечатление, что личность такого типа сразу и дерзка и сдержанна в отношениях с людьми. И это впечатление – отражение действующих в нем сил. Действительно, требуется поддерживать идеальный баланс между тем, чтобы другие ощутили его праведный гнев, и тем, чтобы сдерживать его. Его заставляет выразить свой гнев не столько сила его страсти к мщению, сколько потребность запугать других и держать их в страхе перед его железным кулаком. Это необходимая мера, поскольку он не видит возможности прийти к дружескому согласию с другими, поскольку это его способ утвердить свои требования (в общем плане) и поскольку в войне всех против всех нападение – лучший вид защиты.

С другой стороны, необходимость приглушить свои агрессивные импульсы продиктована страхами. Хотя он слишком высокомерен, чтобы признаться себе, что кто-то способен напугать его или просто как-то задеть, на самом деле он боится людей. Для этого страха много причин. Он боится, что другие захотят отомстить ему за оскорбления, которые он им нанес. Он боится, что они спутают все его планы на их счет, если он «зайдет слишком далеко». Он боится людей, потому что на самом деле они способны задеть его гордость. И