Автобус свернул с шоссе, к океану, в волнистые дюны. Встал, уткнувшись прозрачными раструбами фар в сочное кипение воды, в пену, в желтое сверкание песка.

Микаэль рывком отворил дверцу. Ударило твердым ветром. Рев и брызги ворвались в машину.

– Выходи!.. – Микаэль ухватил Чико за футболку, в другой руке у него был пистолет. Двое других, сопровождавших Микаэля, надвинулись, держа в руках пистолеты.

– Что случилось? – Чико дернулся, вырываясь, вдавливаясь спиной в сиденье. Белосельцев почувствовал судорогу страха, прокатившуюся по его сильному плечу.

– Выходи!.. – крикнул Микаэль, дернул футболку, раздирая ее. Башмаком ударил по ноге Чико, упиравшейся в порожек машины.

– Мария!.. Микаэль!.. – Чико тянулся к Марии, надеясь найти у нее объяснение. Но та отшатнулась, сидела прямая, отчужденная, боясь, что он прикоснется к ней.

– Предатель!.. – Микаэль сунул ему под ребро пистолетное дуло. Двое других молча наставили оружие.

– Вы сошли с ума!.. Я хочу говорить с руководством!..

– Мы выполняем приказ руководства!..

– Я не предатель!.. Это ошибка!.. Где доказательства?.. Где свидетели?.. Кто?..

– Свидетели те, кого ты предал на смерть. Тебя уличают Рикардо Ливанго, Джудди Кулилло, Марин Омангу, Фредерик Гумбе. Они – первые, кого ты отправил под пули, известив врагов о месте и дне операции. Их встретили на подходе к трансформаторной станции и расстреляли в упор из засады… Тебя уличают Грегори Спиру, Майкл Огуйе, Абраам Сванго, Никки Сибейло. Они – последние, кого ты отправил на смерть, известив полицию о месте перехода границы. Их застрелили в спину, на тропе. Они не успели ответить ни единым выстрелом… Тебя уличают все те, предатель, кто пошел из-за тебя под пытки, лишился рассудка, томится в тюрьмах. Такие, как Авель Самайлу, муж Марии, которая тоже уличает тебя… Мы судим тебя судом нашей борьбы, нашей пролитой крови…

– Ошибка!.. – задыхался Чико так, словно сердце его взбухало, увеличивалось, принимая бычьи размеры. И он сам с набрякшим загривком, жаркими выпученными белками был похож на быка. – Меня оклеветали!.. Спецоперация врагов!.. Давайте вернемся!.. Я докажу!..

Прижатый пульсирующим горячим плечом Чико, Белосельцев испытывал ужас, свою с ним жуткую связь. Хотел отделиться, отодраться от всего, что происходило в этом тесном автобусе среди африканцев. Это были не его соотечественники. Не его предательство. Не его ненависть. Но некуда было скрыться среди африканской грозы, жестоких вскриков и клекотов.

– Вы должны доказать!.. Должны привести свидетелей!..

– Они есть!.. Таможенник Максимилиан Риген, который был у тебя связным, передавал твою информацию!.. Полицейский сержант Навимбе, который принимал информацию!.. Мы допросили свидетелей!.. Они назвали тебя!.. Ты предатель, и тебя больше нет!..

– Микаэль, мы с тобой друзья!.. Вместе с тобой начинали!..

– Выходи!..

– Мария, ведь это я познакомил тебя с Авелем Самайлу!.. Присутствовал на помолвке!..

– Выходи!..

– Убийцы!.. – Он кинулся на Микаэля, пытаясь перехватить его руку. Но тот хрустнувшим коротким ударом в лицо осадил его, толкнул из машины. Чико вывалился на мокрый песок. Микаэль и двое других выскочили следом, вздернули его, поставили на ноги. Толкали вперед, вели в лучах, осыпаемые дождем. Ярко, ядовито краснела футболка Чико. Отошли. Микаэль вытянул руку. Из кулака рванулся свет выстрела, слился с огромным зеленым полыханием молнии. Чико упал. Водитель автобуса, ежась под дождем, вышел с лопатой и стал копать.

Автобус, буксуя в песке, вернулся на трассу. Белосельцева подвезли к «Полане», и он, не прощаясь, вышел. Прошел в свой номер, разделся, встал под горячий душ. Мыл плечо, к которому прижимался Чико. Страшился покинуть хрупкий, защищавший его зонтик воды.

В дверь постучали. Накинув халат, он пошел открывать. На пороге, мокрый, стоял Соломао:

– Где Чико? Мне сказали, что он из кинотеатра поехал тебя провожать.

– Чико убит… Они казнили его…

– Ужасно!.. Это ошибка!.. Операция южноафриканской разведки!.. Маквиллен выиграл!..

Белосельцев тупо смотрел на ключ с медной медалью, на которой был отлит португальский фрегат с готической надписью «Полана».

Утром он увидел Маквиллена за белым столиком на зеленом газоне читающим в ожидании кофе газету. Пошел к нему, огибая официантов, наливавших посетителям кофе из больших хромированных кофейников. По мере того как приближался, хотелось вытянуть руку, приставить к его лбу пистолет и, видя, как округлятся в ужасе водянистые голубые глаза, нажать на спуск, чтобы вспыхнула во лбу звезда и красная жижа испачкала белые стулья.

– Доброе утро, Виктор!.. У вас такой вид, словно вы хотите выстрелить в меня из пистолета!.. – Маквиллен отложил газету, радостно смотрел на Белосельцева, чисто выбритый, блещущий здоровьем, излучающий энергию оптимизма.

– Прекрасно выглядите, Ричард!.. Хорошо идут дела?.. Вчера безуспешно пытался уловить вас за завтраком и за ужином.

– Дела великолепны!.. Целый день занимался контрактами. Сначала в министерстве, а потом мне устроили ужин в правительственной резиденции. Стану поставлять в Бейру оборудование для насосных станций. Большая нефть Бейры сулит большие прибыли.

– Тогда попросите своих друзей в Претории, чтобы перестали посылать подрывников на нефтепровод. Сорвут вам контракты.

– Напротив. Если бы я был главой департамента безопасности, я бы посылал диверсантов в еще большем количесте. Чем больше подрывов, тем больше новых заказов.

– Это цинизм, Ричард.

– Цинизм лучше, чем ханжество. На войне и в бизнесе правила жестоки и откровенны. Это в церкви пастор молится, а сам исподволь поглядывает на ножки молодой прихожанки.

– Давно не видел молодых прихожанок.

– Белых или черных? – усмехнулся Маквиллен.

– На мой церковный приход апартеид не распространяется. – Белосельцев уселся, кивнув официанту. И ему вдруг показалось, что Маквиллен знает о ночном посещении Марии. Знает о вчерашнем убийстве Чико. Видит следы бессонницы на его утомленном лице. Наслаждается своим превосходством.

И теперь, из положения проигравшего, неутомимо, как паучок, у которого ветер разорвал паутину, Белосельцев стал плести ее заново, накидывая на Маквиллена невидимые, невесомые петли.

– Вчера днем я был на океане, дремал под соснами. И думал почему-то о вас, Ричард. Как вы в молодости со своей юной Софи путешествовали по Мозамбику, наслаждаясь его горячими песками и зелеными водами.

– Воистину наслаждался, потому что это был рай. – Маквиллен был рад этой возможности вернуться в драгоценное прошлое. Поделиться им с неравнодушным слушателем, каким был для него Белосельцев. – Мы собирались пожениться и хотели купить кусочек земли на берегу океана, чтобы там начать нашу жизнь, насадить наш райский сад. Мы исследовали все океанское побережье, где пешком, с посохом, с сачком, и тогда я собрал свою первую коллекцию бабочек Мозамбика. Но больше всего, – Маквиллен мечтательно закрыл голубые глаза, – больше всего мне запомнились полеты на маленьком самолете над самым прибоем, над кромкой океана и берега, над зелеными и золотыми волнами воды и песка. Самолетик вылетал из Аквилона, что недалеко от Ресано-Гарсиа, летел вдоль берега и садился на крохотном грунтовом аэродроме, в дюнах, у самого берега Лимпопо, там, где река впадает в океан. Дюны пели во время вечернего ветра, как эолова арфа. Пресная вода Лимпопо вливалась в рассол океана, и в месте их слияния возникало стеклянное свечение, будто в океане плавали стеклянные вазы. Мы покидали маленький самолет и садились на крохотный кораблик, который вез нас вверх по Лимпопо до городка Шай-Шай. По дороге слушали музыку, пили холодное вино, смотрели, как в прибрежных африканских деревнях идет праздник, горят костры и гремят тамтамы.