Все стали на колени. Как и предвидел дон Фабио Очоа, посредничество падре Гарсии Эррероса решительно повлияло на сговорчивость людей Эскобара. Последний, видимо, заметив это, преклонил колени вместе со всеми. Благословляя, падре призвал их вернуться к легальной жизни и способствовать миру в стране.

Он отсутствовал не более шести часов. Около половины девятого вечера, когда на небе уже заблестели звезды, падре вернулся в Ла-Лому и выскочил из машины одним прыжком, как пятнадцатилетний школьник.

– Не волнуйся, сын мой, – сказал он Вильямисару. – Все в порядке, я только что заставил их всех стоять на коленях.

Священник был так возбужден, что его не могли успокоить ни слова, ни специальные настойки из семейных запасов Очоа. По-прежнему лил дождь, но падре хотел немедленно лететь в Боготу, рассказать всем о встрече, увидеть президента, чтобы на месте решить все вопросы и объявить о мире. Его уговорили лечь поспать, но падре все бродил по темному дому, разговаривая сам с собой и читая вслух собственные молитвы. Лишь на рассвете его наконец поборол сон.

Когда 16 мая в одиннадцать утра они приземлились в Боготе, о проведенной встрече уже вовсю говорили по радио. Довольный Вильямисар, обнимая встречавшего в аэропорту Андреса, сказал ему: «Не волнуйся, сынок. Маму выпустят через три дня». Сложнее оказалось убедить в этом Рафаэля Пардо, которому Вильямисар позвонил по теле фону.

– Я искренне рад, Альберто! Но не слишком обольщайся.

Впервые после похищения Вильямисар появился на вечеринке у друзей, которые не сразу поверили, что его радостное настроение вызвано, в конце концов, не более, чем очередным призрачным обещанием Пабло Эскобара. К тому времени падре Гарсия Эррерос завершил обход редакций теле-, радио– и газетных новостей, убеждая всех проявить к Эскобару терпимость, «Если мы не оттолкнем его, он сможет существенно способствовать миру», – утверждал падре, добавляя без ссылки на Руссо: «Все люди, в сущности, добры, но отдельные обстоятельства могут делать их злыми». Наконец он заявил перед спутанным клубком микрофонов:

– Эскобар – человек добрый.

В пятницу, 17 мая газета «Тьемпо» сообщила, что падре привез личное послание Эскобара, которое передаст президенту Гавирии в ближайший понедельник. На самом деле речь шла о записях, сделанных «в четыре руки» Эскобаром и священником во время встречи. В воскресенье Подлежащие Экстрадиции выступили с заявлением, которое в бурном потоке новостей чуть не осталось незамеченным: «Мы отдали приказ об освобождении Франсиско Сантоса и Марухи Пачон». О сроках не говорилось, однако радио преподнесло это как свершившийся факт, и журналисты начали осаду квартир заложников.

Приближалась развязка: Вильямисар получил от Эскобара письмо, в котором говорилось, что Маруха Пачон и Франсиско Сантос будут освобождены не сегодня, а завтра, в понедельник, 20 мая, в семь часов вечера. Но во вторник в девять утра Вильямисар должен снова лететь в Медельин, чтобы присутствовать при сдаче Эскобара.

О заявлении Подлежащих Экстрадиции Маруха узнала в воскресенье из семичасовых вечерних новостей. Дата и время освобождения в нем не упоминались, но с учетом порядков внутри картеля все могло произойти и через пять минут, и через два месяца. Зато майордомо и его жена буквально влетели в комнату, готовые отпраздновать событие немедленно.

– Наконец-то все кончилось! Это надо отметить!

С трудом Маруха уговорила их дождаться официального приказа из уст прямого эмиссара Пабло Эскобара. Сама новость не удивила пленницу: не первую неделю она замечала явные признаки улучшения обстановки по сравнению с тем, чего можно было ожидать после обескураживающих планов постелить в ее комнате ковры. В последних передачах «Колумбия требует освободить» появлялось все больше друзей и популярных актеров. С возросшим оптимизмом и особым вниманием следила Маруха за героями телесериалов, ей казалось, что зашифрованные послания скрываются даже в глицериновых слезах неразделенной любви. Наконец, заявления падре Гарсии Эррероса, с каждым днем звучавшие все эффектнее, заставляли поверить, что невозможное в конце концов свершится.

Предвидя спешку при освобождении и не желая предстать перед камерами в мрачном костюме пленницы, Маруха приготовилась надеть то, в чем ее похитили. Но не услышав по радио ничего нового и заметив разочарование майордомо, ожидавшего получить официальный приказ еще до отхода ко сну, она даже самой себе побоялась показаться смешной. Маруха приняла большую дозу снотворного и проснулась наутро с каким то гнетущим безразличием к тому, кто она и где находится.

Вильямисара сомнения не мучили: в письме Эскобара все было сказано ясно. Альберто сразу передал письмо журналистам, но те как-то не особенно ему поверили. Часов в девять одна из радиостанций передала помпезное сообщение о том, что сеньору Маруху Пачон только что освободили в районе Салитре. Шумной толпой журналисты стали покидать дом Вильямисаров, хотя сам Альберто сохранял спокойствие.

– Они ни за что не отпустят ее в таком удаленном районе, где может произойти все что угодно, – сказал он. – Наверняка все произойдет завтра и в безопасном месте.

Один из репортеров подсунул ему микрофон:

– Удивительно, что вы так верите этим людям на слово.

– Это слово, данное на войне, – ответил Вильямисар.

Самые доверчивые журналисты все же остались дежурить в коридорах и в баре, пока Вильямисар не напомнил им, что пора запирать дом. Многие провели ночь в стихийно возникшем перед домом журналистском кемпинге.

В понедельник Вильямисар по привычке проснулся в шесть утра – время первого выпуска новостей – и провалялся в постели до одиннадцати. Он старался как можно меньше занимать телефон, но все было напрасно – журналисты и друзья звонили ему непрерывно. Новостью дня по-прежнему оставалось предвкушение встречи похищенных.

В четверг, вернувшись из Медельина, падре Гарсия Эррерос навестил Мариаве и по секрету сообщил, что ее мужа освободят в ближайшее воскресенье. Неизвестно, откуда он узнал об этом за семьдесят два часа до первого заявления Подлежащих Экстрадиции, но в семье Сантос новость восприняли как свершившийся факт. На радостях сделали фотографию падре рядом с Мариаве и детьми, чтобы опубликовать ее в субботнем номере «Тьемпо» в расчете на сообразительность Пачо. И не ошиблись: раскрыв в своей камере номер газеты, Пачо сразу догадался, что усилия падре увенчались успехом. В ожидании невероятного он провел день, расставляя невинные ловушки в разговорах с охранниками и надеясь на чью-нибудь оплошность, но так ничего и не узнал. Радио и телевидение, без конца обсуждавшие тему заложников все последние педели, в ту субботу обошли ее стороной.

Воскресенье началось как обычно. С утра поведение охраны показалось Пачо немного необычным и тревожным, но потом все вернулось к привычному распорядку выходного дня: особый завтрак, с пиццей, бесконечные видеофильмы и телепрограммы, немного карт, немного футбола. Вдруг, неожиданно для всех, в теленовостях «Криптон» сообщили о решении Подлежащих Экстрадиции освободить двух оставшихся пленников. Издав победный клич, Пачо подпрыгнул и бросился обнимать дежурного охранника. «Я думал, у меня будет инфаркт», – вспоминал он позднее. Охранник отнесся к новости со стоическим недоверием.